Царь
Шрифт:
— Ясновельможный пан посол, — снова начал Лопатин, — говорит, что наш государь, превзошел многие науки и всяким языкам разумен, однако в таком неподобном деле, как малевание бесовских картинок, николи замечен не был!
— Ну, это еще ничего не значит, — вкрадчиво промурлыкал на ухо королевичу пан Адам, — у этого герцога столько разных талантов, что обо всех вряд ли знает даже его родная мать!
— Чего он там шипит то? — тихонько переспросил не расслышавший его дьяк, — вот же язык у людей шипят будто, прости господи, полозы!
— Да, хвалит царя нашего, — пояснил толмач, — сказывает, разумен больно.
— Что есть — то есть, — довольно закивал
— Ясновельможный пан посол, — начал было Лопатин, но Казановский перебил его:
— Послушай, как там тебя, ваша псячая мова не так уж сильно отличается от нашего христианского языка, чтобы вы не могли нас понимать! И если вы с этим напыщенным болваном думаете, что можете безнаказанно морочить нам голову, то сильно заблуждаетесь! Не будет вам ни мира, ни пощады, пока не покоритесь нашему всемилостивейшему господину королевичу Владиславу!
— Чего он там толкует?
— Ругается, — невозмутимо пожал плечами толмач, — сдавайтесь, говорит, либо живота лишитесь!
— Как обычно, значит, — вздохнул дьяк, — ну и ладно, пора и честь знать! Так ему и скажи.
— Государь, — обратился тем временем к Владиславу Казановский, — московитов нельзя выпускать! Они наверняка разнюхали все о наших приготовлениях и непременно донесут герцогу о них.
— Но это же послы, — возмутился, было, королевич, но пан Адам поспешил его успокоить.
— Нет, это ваши подданные, — возразил ему шляхтич, — они почти наверняка присягали вашему величеству вместе со всеми, а потом изменили. К тому же нет никакой нужды заковывать их в кандалы. Достаточно приставить к ним охрану и взять с собой, а перед стенами Москвы отпустим! Пусть сообщат наш ответ узурпатору.
— А ты, оказывается, можешь быть коварным, мой друг, — улыбнулся Владислав.
— Для вашего величества я могу быть, кем угодно! — поклонился фаворит.
— Скажи королевичу, что неладно делает! — воскликнул посол.
— Я же говорил, что ты все понимаешь! — с гаденькой улыбкой отвечал ему Казановкий.
Через несколько минут после того как послов увели, в покои вошел гетман. Владислав сам даровал ему право входить без доклада, но на этот раз немного поморщился от бесцеремонности старого солдата.
— Я слышал, что ваше высочество приказали арестовать посла и его людей? — без предисловий начал Ходкевич.
— Мы полагаем, что они шпионы, — начал, было, Казановский, но гетман прервал его:
— Молодой человек, я разговариваю с королевичем!
— Я совершенно согласен с паном Адамом, — поспешил заступиться тот за своего любимца, — кроме того они не арестованы. Им всего лишь временно отказано в возможности вернуться.
— А какая разница?
— Как только мы окажемся у стен Москвы, я отпущу Ртищева и его людей.
— Если бы речь шла только о московитах, я бы согласился с этой мерой, — задумчиво сказал Ходкевич, — однако герцог Иоганн Альбрехт имперский князь и рыцарь! Такое обхождение с послами может его оскорбить.
— А разве он не убил Чаплинского, посланного к нему королем Сигизмундом?
— Наглая ложь! — отрезал гетман, — Чаплинский погиб во время честного поединка, через полгода после его посольства. К тому же он был дурак и имел неосторожность оскорбить герцога. Поэтому я в очередной раз вынужден предостеречь ваше высочество от столь опрометчивого шага.
— Меня тоже оскорбляют подобные пасквили! — Поджал губы Владислав, и кивнул на продолжавшую лежать на столе прокламацию.
Ходкевич машинально глянул на листок и отметил про себя, что самые скабрёзные картинки королевичу не показывают.
— Ваше королевское высочество, — начал он, — когда то великий предшественник вашего отца, король Стефан Баторий, возил за собой целую типографию и всякий раз одолев войска царя Ивана, а иной раз и потерпев поражение, тут же приказывал отпечатать листок в котором превозносил свою победу и обличал коварство и трусость московитов. Иоганн Альбрехт, хотя и не возит за собой типографии, делает тоже самое. Заняв Ригу, он тут же отправил во все европейские страны бюллетени о том, что взял Белую, Смоленск, Ригу и разбил войска вашего отца. Но все что в них было написано — чистая правда! Включая и то, что Рига сдалась без боя, а каштелян Белой Чаплинский пьян. Не говоря уж о том, что в них не было ни одного оскорбления в адрес святой католической церкви или вас с отцом. Что касается этих пасквилей, то нет никаких основания связывать их с именем герцога! По моему приказу проводили расследование, и теперь я могу с уверенностью утверждать, что послания герцога и эти картинки, напечатаны на разной бумаге и разным шрифтом, не говоря уж о совсем примитивных лубках подписанных от руки. Так что, пока у нас нет никаких оснований связывать их появление с именем Иоганна Альбрехта. Если наш поход закончится удачей, и вам удаться захватить его, то мы, возможно, сможем пролить свет на обстоятельства появления этой мерзости, но пока же заклинаю вас, не упоминать о них ни словом, ни делом!
— Ясновельможный пан гетман, — сухо отвечал ему Владислав, покорно выслушав нотацию. — Мой отец поставил вашу милость во главе войска, и я не вмешиваюсь в вашу компетенцию! Однако посольство это политика и позвольте мне заниматься ей самому. Dixi!
Когда Ходкевич ушел, Казановский сочувственно посмотрел на покрасневшего от злости друга. Гетман напрасно думал, что королевичу не показывают самые скабрезные картинки. Не далее как вчера, какой-то негодяй повесил одну такую прямо на дверях его покоев. На ней были грубо изображены два содомита, один из которых был в короне. А чтобы ни у кого не возникло сомнений по поводу персонажей, над ними были надписи: "Владислав" и "пан Адам". Увидев эту мерзость королевич пришел в ярость и был готов на любое безумие, так что успокоить его стоило немалых сил.
Самое интересное заключалось в том, что в далекой Москве тоже очень удивились бы подобной картинке. Поставленное на поток производство лубков вызвало цепную реакцию. Все бросились делать цветные картинки, расходящиеся как горячие пироги в базарный день и потому приносящие немалую прибыль. Лубки же, обличавшие жадность магнатов и неправедность ксендзов пользовались в Литве особенным спросом, так что сначала их стали копировать, а затем творчески переосмысливать. Иногда очень "творчески". Жанр политической карикатуры родился далеко не вчера и его не раз использовали против своих врагов сами поляки. Теперь же он обернулся против них самих. Правда, пройдет совсем немного времени и появятся лубочные карикатуры на самого русского царя, но пока что он выигрывал. Гравюры с текстами, повествующими о зверствах католиков на русских землях, разошлись по всей Северной Европе и вызвали немалое сочувствие к их противнику, не говоря уж о том, что вывели из равновесия королевича Владислава. Все переживали за новое царство смелого мекленбургского герцога и порицали жестоких и жадных поляков.