Цареубийцы (1-е марта 1881 года)
Шрифт:
— Вот так… Славно, хорошо, доктор милый. По жилам тепло побежало… И страхи прошли. Теперь уснуть бы немного, капельку, капелюшечку!
— Уснуть никак нельзя, поручик. Уснуть — умереть…
— Гамлет, доктор, сказал: «Умереть — уснуть…»
— А у нас, поручик, наоборот: уснуть — умереть. Вон, видите, — лежат… и оттереть не успели…
— Что же, доктор, — им жизнь будущего века. Тоже неплохо… Еще глоточек, диктор… Я ведь очень любил выпить… Мысли проясняет и тепло по жилам; так это приятии…
— И выпить не дам… Сидите,
— Легко сказать — ходите… Я устал, доктор, дьявольски устал и спать, спать так охота!.. И мне страшно здесь, в лесу.
— А вы пойдите и людям помогите. Вон, видите, пошли снова к орудиям.
И точно, стало светлеть; еще не было настоящего рассвета, но ночь уже уходила, и предметы в прозрачном горном воздухе стали виднее, на дороге раздались крики:
— Раз, два, три, берись!.. Бе-е-ерись!..
— Откровенней, братцы! берись!..
К полудню взобрались наконец на вершину. Снег сыпал и ветер завывал в лесу. На обшироной голой лесной прогалине отряд стал в резервном порядке. Равнялись во вздохам и брали «в затылок», как на Мокотовском поле, в Варшаве. Обмороженные, занесенные снегом — белыми, снежными богатырями стояли Литовцы по колено в снегу. Артиллерия запрягла лошадей, орудия взяли на передки.
Дружно, по команде, взяли «на караул». Командир полка барон Арисгофен подъехал к полку.
— Литовцы!.. Мы на Балканах! — сказал он. — Поздравляю вас. Спасибо, молодцы, за беспримерный в истории подъем!
— Рады стар-р-раться, ваше превосходительство-о-о, — грянул дружный ответ.
Командир полка ехал вдоль фронта батальонов. Темные, обмороженные, исхудалые лица с выдавшимися скулами, с голодными, запавшими глазами поворачивались за ним.
Трое суток шли без горячей пищи… Трое суток — черствый, черный солдатский сухарь да вода из-под снега. У каждого было что-нибудь озноблено. В башлыках, в оборванных, обожженных пламенем костров шинелях, измученные подъемом на гору, гордо, с высоко поднятыми головами стояли они. Какая слава была у них и прошлом, какие подвиги готовились совершить они и будущем!..
— Песельники, перед роты!
Бегом но снегу, откашливаясь, выбежали солдаты. Взвились на плечи запорошенные снегом ружья, первая рота качнулась и стала выходить на дорогу.
Сквозь вой метели раздался хриплый, простуженный голос запевалы:
Нам сказали про Балканы, Что Балканы высоки!.. Трое суток проходили И сказали — пустяки!.. Рота дружно подхватила: Гремит слава трубой, За Дунаем, за рекой. По горам твоим Балканским Раздалась слава про нас!..Князь Болотцев шагал с пятой ротой,
— Эх, лихо-то! Эх, славно-то как, — в такт песне говорил князь и присоединял свой голос к голосам поющих солдат…
— Люблю!.. Не унываем!.. Не унывать, ребята!..
У спуска с горы остановились. Командиры батарей, полковники Альтфатер и Ильяшевич стояли, спешившись, и старый фельдфебель в шинели, расшитой золотыми и серебряными шевронами, в заиндевелых, нафабренных черных бакенбардах, громадный и могучий, как русский медведь, сильный и крепкий, докладывал, разводя руками в белых перчатках:
— И в поводу, ваше высокоблагородие, не спустишь! Эва, круча и опять же лед! Чисто масленая какая гора! Лошадей не удержишь, из хомутов вылезут.
— Придется опять пехоту просить, — нерешительно сказал Ильяшевич, — людьми спускать.
— И людям, ваше высокоблагородие, тоже никак не сдержать; как ее подхватит, понесет — людей покалечит. Сорвется в пропасть, не приведи Бог…
Орудия загромоздили дорогу. Пехота остановилась сзади. Смолкли песни. Ездовые слезли с лошадей. Мороз стал еще крепче. Вьюга стихла. только ветер шумел в лесу. На мгновенно проглянуло желтое, негреющее солнце.
— Разве вот чего, — помолчав, сказал фельдфебель, — ежели ее к дереву привязать. Срубить какое раскидистое дерево и к комлю привязать за колеса. И как на тормозу спущать…
— А что же?.. И точно… — согласился Альтфатер. Застучали в лесу топоры. Валили деревья, привязывали их к орудию сзади, за колеса, на хобот садился бомбардир-наводчик.
Пехота окружала пушку.
— Ну, братцы, помаленьку, накатывай.
Пушка катилась на спуск, дерево держало ее, на дерево садились люди.
Литовский унтер-офицер подошел, покрутил головой и сказал:
— Ну чисто масляная — с гор катанье. А еще и Рождества не было.
С пушки кричали:
— Пошла, пошла, матушка!..
— Дер-жи!.. Дер-р-ржи, чер-р-рт!!
— Помаленьку, братцы, подавай закатываться, пусть помаленьку ползет!
— Ничего, управятся, сознательный народ!
Орудие за орудием, ящик за ящиком катились вниз. За ними в поводу сводили лошадей.
Спуск длился долго. Ночь застала полк на вершине.