Царёв город
Шрифт:
Ирина. Может быть, Ивана, сына Татищева. Он молод, силен...
Годунов. Татищев в Изборске. Это порубежный город. Лучше Гагарина. Он в Великих Луках, сейчас там тихо...
Васильчиков. Неповоротлив больно. Ленив.
Ирина. А если Данилу Сабурова? Он в Нижнем сейчас, там близко.
Годунов. Он хоть и родич наш, однако, лихоимец большой. Разворует весь город, ей-богу.
Ирина. Нижний Новгород не разворовал же.
Васильчиков. Он на такое опасное дело не пойдет. Найдет увертку. Если бы Ивашка Ноготков был! Лучше его строителя я не знаю. Но он по указу государя в крепи сидит...
Ирина.
Го ду н о в. Ты, сестра, права, пожалуй. Придется перед Ивашкой шапку ломать.
С утра зателеньтенькали по всей Москве колокола, славя канун святой Троицы. Ешка и Звяга, приодевшись, пошли в Разрядный приказ. А с Лубянки идти в Кремль — никак торжища не миновать. Ешка на всякий случай размашисто перекрестился: не заманил бы бес сызнова в кабак. Звяга шел впереди, крупно шагая. Проходя мимо рыбных рядов, зажал пальцами ноздри — от столешниц нестерпимо воняло. В шорных рядах тоже вонько: пахнут разогретым дегтем хомуты, чересседельники, ремни всякие. Разжали носы и передохнули только около лавок меховщиков. Здесь овчины, шкуры прямо на рогатках, меха соболиные, норковые, беличьи для боярынь, княгинь, дьячих и воеводских женок и дочерей. Для простого люда — меха собачьи, кошачьи, заячьи. Пройдя по Пожару15, наконец, вошли в Кремль. Перекрестились на соборы, затопали к приказу.
Боярин Васильчиков бегал по прйказным палатам, шу-га‘л подьячих. Те мели, мыли и скоблили половицы, сметали в углах паутину. Стало известно: посетят ныне Разряд государыня Ирина Федоровна и царский конюший Борис Годунов. Чин конюшего и раньше был повыше всякого боярского, а ныне, когда царь болел, вся власть у шурина, он, пожалуй, и повыше самодержца будет. С Ешкой и Звягой боярин церемониться не стал, только крикнул:
— Мыслимо ли дело, сама царица вскорости прибудет. Такого при мне не бывало. Видно, отец Ефим, твоя Кокшага зело державе надобна. С духом соберитесь, а ты, Звяга, грамоты, карты и сметы — все как есть, на стол.
Вскоре пришли в приказ казначей Деменша Черемиси-нов, воеводы Ноготков, Григорий Вельский, Гагин-Великий и Шеховской. Чуть позднее явился со свитой митрополит Иов. Все поняли, совет будет не шуточный.
К назначенному часу вышли на крыльцо, чтобы встретить царицу. Летнее солнце било в глаза, и боярин Васильчиков из-под ладони оглядывал площадь — не появится ли Ирина Федоровна со свитой. Митрополит Иов со своими монахами спустился по ступеням и вышел вперед, ему первому благословлять царицу.
Никто не заметил, как сбоку из-за перил вышли царица и Годунов и стали подниматься по ступеням. Заметив это,* митрополит стукнул посохом по каменной плите и начал разворачивать хвост своей свиты, чтобы успеть к благословению хотя бы у входа в сени. Васильчиков и Черемисинов сбежали вниз, подхватили царицу под руки, повели наверх. Ирина одета просто, не по-царски. На голове малинового цвета начёльник, на плечах шелковый зеленый летник под* золоченым поясом без каменьев. Борис в летнем кафтане, в мягких сафьяновых сатюгах. Шапка летняя, без меха.
Ирина, заметив оплошность, повернулась к митрополиту, склонила голову под благословение. Сказала тихо:
— Свиту отпусти, владыко. Не для моления собрались, для дела. А вы, бояры, встаньте. Сидеть будем ныне без чинов и без мест, по-проетому. — Подошла к Ешке, протянула левую руку. Тот ткнулся в кисть губами, окутал ее бородищей. Хотел что-то сказать, не успел. Царица повернула голову к Борису:
— Вот сей подвижник, святой отец Иоахим.
— Вижу, вижу,— Годунов оглядел Ешку внимательно, прошел вперед царицы в сени.
В палате Годунов указывал места. Царицу посадили в кресло Васильчикова, рядом с нею воссел патриарх Иов. Ешке указали скамью на конце стола против царицы. Сам Годунов сел ближе к картам. Бояре и воеводы уселись на скамьи по обе стороны длинного стола. Первое слово взял Годунов:
— Триста лет свистела над Русью сабля ордынца, на
конец, с божьей помощью мы иго ордынское скинули. Но ныне снова на Русь аркан накинуть хотят. И уже не с полуденных пределов, а с иной стороны. Недавно хан Ислам-Гирей, послу нашему грозившись, говорил: «Если
царь ваш и в самом деле в дружбе хочет быть, то он бы наших недругов Мурата и Саадета у себя не держал, а послал бы их туда, где бы их не слыхать и не видать. Если он с ними подружится, то мы непременно станем ногайские и казанские земли промышлять — эти земли по Волге спо-кон веков были наши». И обещал при этом послать на черемисскую сторону ногайских, верных ему, конников в большом числе.
— Уж послал! — не утерпев крикнул Ешка.—То сельбище, где я пребывал, ногайцы сожгли.
— Вот видите! А казанцы и черемисы только того и ждут. И посему крепости на Кокшаге, на Санчурине и на Яране нам надобно возвести в наикратчайший срок. Ныне лета половина, до осени рукой подать, надобно, когда земля подмерзнет, дороги устоятся, первую крепость на Кокшаге начать возводить. А ныне нам до государева указа требуется все обговорить, дабы никаких потом оплошек не было. Кто начнет?
— Пусть отец Иоахим про черемису скажет, про место для острога найденное, — повелела царица.
Ешка встал, разгладил бороду, начал говорить:
— При блаженной памяти государе, царе и великом князе Иване Васильиче многая черемиса, чуваша и даже татаре православное крещение приняли, в наши храмы ходить начали. У неких еще губы после крестного целования не обсохли, а уж веру нашу сразу бросили. Ныне же новокрещенные живут по-старому, к церквам божьим не приходят, крестов на себе не носят, в домах образов не держат, попов не призывают, да и некуда их призывать — божьи храмы там никто не стрбит. В посты едят скоромное, живут мимо своих жен с блудницами. Иные татары, черемиса и чуваша не токмо не крестятся в православную веру но ругаются ей; многие русские люди живут у инородиев женятся у них и ходят по языческим капищам, молятся по их вере.
— Стало быть, сторонников Руси там нет? — спросил воевода Ноготков.
— Сие не так. Есть немало иовокрещенных черемис, кои от своей веры отстали, но в православии не утвердились и о том сильно скорбят. А утверждать христово учение там некому да и негде,
— Ты, отче, более о крепости рассказывай, — заметил Вельский, — Мы. ратные дела собрались говорить, не пер-ковные.
— Тебе, Григорий, язык надо бы прикусить! — сурово произнес митрополит и стукнул посохом о пол. — Твердыни не камнем, верой держатся! Глаголь далее, отче.