Царёв город
Шрифт:
Федор первым поднялся, налил в золоченые чарки вино, подал одну Иову, другую поднял сам. Борис налил вино Варлааму и Александру, Ирина поднесла чарку Ешке.
— Выпьем, православный, за третий Рим!
— А четвертому не бывать! — добавил Иов и выпил вино. Царь в иные времена на всех пирах только пригуб-лял вино, но ныне выпил чарку до дна и, улыбаясь, глянул на Ешку.
' — Поведай мне, отче, какие словеса сказал ты ослице
валаамской? Не токмо я, весь народ на Москве зело хочет об этом знать. И как ты надоумился?
— Божьим повелением, государь, — Ешка сказал это искренне, без хитрости. Он выпил
— Ах, как хорошо! Сии слова великого чуда достойны. Проси у меня чего хочешь за это — исполню!
— И попрошу, государь! — Ешка осмелел, а Годунов обрадовался. Он был уверен, что поп попросит денег на храм, царь пообещает, и ему, Годунову, не придется тратиться из своей казны. — В минулый раз государыня-матушка обещала мне дать указ о прощении вины давнему разбойнику Илейке Кузнецову и его ватажникам. Ныне они Царьгород не токмо отстраивать помогали, но животы клали на защите его от ворогов.
— Шурин! Разве такой указ доселе не дан?! Я же помню — подписывал.
— Нет, государь. Ты хотел подписать, да не успел.
— Как же это я так?
— Захворал ты, Федя, — ласково напомнила Ирина,
Ей не хотелось, чтоб царь вспомнил об истинной причине,
— Разыщи его, шурин, я подпишу!
— Сейчас?
— Завтра. И чтоб отец Иоахим этот указ непременно увез с собой.
— Сделаю, государь.
— Я тебе завтра напомню, Федя. — Ирина уводила разговор от злополучной ссоры во время подписания указа. — Пам, государь, еще два города в черемисских лесах строить надобно, и пусть беглые люди в те места идут и пользу державе приносят.
— Истинно, государыня! Чем им задарма по лесам шататься да бунтовать, да разбойничать. И народов тех, кои в лесах диких живут, потребно привлекать к государеву делу мерами кроткими, а не силоЪ. И еще храмы надо там строить, монастыри возводить. И денег на сие святое дело жалеть не надо.
Иов повернул голову в сторону Ешки, он понял, что поп осмелел, и разошелся, и сейчас государь тряхнет патриар-шью казну. Нужно было немедля уводить разговор в сторону.
— А ты ведь схитрил, отец Иоахим?
— Когда, святейший?
— Ты ослице валаамовой не то слово на ухо шепнул. Ты ее не блаженной назвал. Я слышал.
— А как? — Ешка и сам забыл, как назвал ослицу.
— Не в том суть, боголюбивый Иов, — Годунов тоже понял уловку патриарха и решил порушить ее с тем, чтобы тряхнуть и святую казну. — Я мыслю, что отец Иоахим нрав: денег на храмы и монастыри жалеть не надо. Теперь Москва не просто Москва, а средоточие вселенской православной церкви. И со всех ныне действующих храмов на земле деньги в патриаршью казну потекут обильно. И я мыслю, святейший патриарх повелит храмы и монастыри на черемисских землях строить не мешкая.
— Да уж повелю, боярин, — Иов хитро глянул на Годунова. — Я, как и ты, мыслю: более радеть об осиянии тех вемель светом христовой веры некому.
— Как это некому? — царь захмелел, хлопнул ладонью по столу. — Из моей казны денег дадим тоже. Город сей царев али не царев?!
— Наш город, государь, наш, — сказала Ирина, обнимая Федора за плечи. — И завтра же мы о воспоможении храму подумаем. А сейчас тебе пора на покой.
— Да, да,- Иринушка. Что-то голова у меня разболелась...
# * *
Сколь Ешка помнил себя, столь же и страдал от безденежья. У него всегда не хватало денег на выпивку. А выпить он любил. И не просто напиться, как некие, до положения риз, а для веселия. Сидеть в кабаке, потягивать бражку или вино, вести веселые беседы с питухами, петь песни, а если случай придет, то и помахать кулаками. Потом колобродить по городу, тискать встречных молодаек, а наутро найти ласковый заборчик, растянуться около него» на травке и похрап’еть до той поры, пока солнце не припечет поясницу. В Царевококшайске кабак только еще строился, и посему московские кружалы Ешке следовало бы посетить.
Но, странное дело, когда у него, можно сказать, впервые в жизни появилась куча денег, кабаки он миновал один за другим.
Что-то мешало ему распустить кушак на рясе и ринуться в шумный чад кружала.
Сперва показалось — причиной тому Палага. Оставил он ее дома хворую и вроде было совестно здесь бражничать и веселиться, когда она там мучается от болезней.
Потом размыслил — дело не в Палаге. Веди он здесь хоть самую разблагочестивую жизнь, боли жене это не облегчит.
Может, он боялся за казну? Дал ему кошель с деньгами патриарх, дал денег и царь, вернее, царица. Даже Годунов внес немалую лепту на сооружение храма. Одарили его и архиепископы — завалили возок церковной утварью, сесть негде. От этих денег отнять малую толику на пропой — не только казна, сам бог не заметит. Не боялся он за сохранность ценностей. Дескать, напившись, либо утеряет что, либо украдут. Нет, у кошелей теперь стрельцы в охране, его самого берегут тоже. И все-таки в кабак не тянет.
И только в пути Ешка понял: причина его необычной трезвости крылась гораздо глубже. Каким бы Ешка ни был человеком, опутанным мелкими грехами, житейскими недостатками, в одно он верил непреклонно — в чистоту божьих помыслов, в святость царя, патриарха, архиепископов и митрополитов. А как окунулся он в эти дни в дела святых отцов — понял, что верил напрасно. Оказалось, что патриаршество куплено за шесть тысяч золотых, а не снизошло на Москву, как многие думают, «благодатью святого духа». Архиепископы дрались с Иовом перед выборами, потом делили казну, бранясь и богохульничая, как простые ямщики на перекладных станах. Борис Годунов снова уламывал царя не давать прощения ватажникам, и если бы не Ирина, царь согласился бы с ним. Благо матушка-царица и умна и добра — указ ныне лежит у Ешки в укромном месте. И сказано в нем прощение не только Илейки-ной ватаге, а всем, кто придет на возведение крепостей из лесов, ватаг и ватажек. Того же патриарха взять. Не ему ли о монастырях заботиться? Так нет, Иов долго и нудно внушал Ешке, что монастыри, мол, приношениями прихожан множатся, пустыни разрастаются в монастыри, и денег на это святое дело не дал.
И Ешка явственно понял: не святостью патриархов, митрополитов и архиепископов держится и будет держаться церковь, а усилиями таких, как он, подвижников, которые идут в глухие места и множат там божьи храмы, дают люду примеры честности, добра и святости. И если он, отец Иоахим, будет бражничать, греховодничать и лихоимство-вать, то куда же тогда покачнется русская православная церковь? Вот почему он не взял ни полушки из кошелей, вот почему он проскочил мимо всех кабаков на московских улицах.