Цари и скитальцы
Шрифт:
Раздался удар бича. Вздрогнув, Елисей подошёл к окну. Джером Горсей почтительно кланялся лорду Умному-Колычеву, спешившему в своей каптане в церковь Воздвижения креста.
Дешёвый гороскоп, составленный Вомелем по дружбе для жены стольника Венедикта Борисовича Колычева.
«Месяц февруарий, а звезда твоя рыба. Жена, родившаяся в той звезде, хитра руками и телом чиста, шея у ней долга, лицом продолговата, и ни бела, ни руса. В отцове животе и матерне чести нет, а замуж отдадут, и в муже сперва не будет доли, а как учнёт дети рожати, и начнёт ей добро быти. А на руке и на бедре знамя будет, речью чиста и сердцем добра,
12
Осень — время сбора плодов. Василий Иванович Умной приготовил корзину. Но сладкого арката — государевой награды — было ему мало.
Он был не против земельных дач, имений в хлебном Порховском уезде, чина окольничего ближней думы. Просто по-человечески он радовался, если удавалось уязвить врагов — Скуратова, Грязного. И ему нравилось быть сильным человеком. Всё это было средством, но свою жизнь, высокий смысл её Василий Иванович ценил дороже.
Его мировоззрение определялось какой-то беспредметной «ревностью по дому», глубокой и в то же время смутной любовью к своей стране. Людей вообще и русских в частности Василий Иванович любил не слишком. Он относился к ним как к стражам, коим доверена драгоценность по имени «Россия», а они её берегут небрежно. Любовь к подзолистой земле, диким лесам, оврагам с жёлтым суглинком тоже бессмысленна. В сущности, он не понимал предмета своей любви. Но это её не ослабляло, он говорил себе: «Россия», — и пояснений для себя не требовал. В последние глубины не забирался его подсушенный ум. Всякий живой хранит хотя бы одну такую глубину.
Ум его разделял по тяжести преступные деяния Скуратова и присных, не щадил даже государя и вовремя подсказывал, когда ударить. Подошла осень, он по ряду признаков понял: пора!
Малюта пошатнулся. Он хотел влиять на государя не только через Приказ тайных дел, но и семейно, через женщин и любимцев. Марфа Собакина первой не оправдала его надежд. У нынешней царицы Анны свахой тоже была жена Малюты. Но дальше выдвижения братьев на второстепенные посты её очарование не сработало. И кое-что ещё о государыне, о супружеской неудаче её, узнал Умной из осторожных донесений и порадовался злобно, но выжидал... Последние карты спутала Малюте женитьба Григория Колтовского на сестре Тулупова, главного соперника Богдану Бельскому.
Скуратов опирался на Годуновых. После женитьбы Бориса на дочери Малюты они — одна семья. Дмитрий Иванович Годунов у своих родичей Сабуровых подыскал невесту царевичу Ивану. Женили. Года не прошло, государь развёл сына и отправил Евдокию в монастырь.
В Новгороде с Великого моста летели первые подручные Скуратова. Василий Иванович велел спасти Мячкова. Тот знал, кто его спас, и потянулся к Колычевым, как тянулся ко всем, забиравшим силу. Многие вести из вражьего гнезда Умной получал через Злобу Мячкова. Тому Малюта доверял теперь больше, чем до бросания с моста.
Настало время поднять дело князя Старицкого, занозой сидевшее в мнительном сердце государя. Государь знал, что следствие проведено нечисто. И это мучило его: он попытался отыграться на Третьяке Висковатом, обвинённом в клевете на князя. Это на время утешило его. Но осталась какая-то неутолённость. Иван Васильевич уже не раз обмолвился о том, что в отравлении брата виноваты «слуги». В предвидении последнего суда
Неупокой Дуплев заново переписал донос, с которым пришёл в Москву. К доносу был приложен лист от старцев нижегородского Печерского монастыря. Названы имена свидетелей, оставшихся в живых. Ежели государь захочет устроить суд, обвинение не будет голословным. Только суда государь не пожелает. Коли поверит Колычеву и доносу, то затаится, устроит тайное судилище в своей душе, и это будет самым страшным для Скуратова.
Государь должен не только снять с себя вину, но оскорбиться, что опричный пономарь хоть в малом обманул его...
...Сосновый лес, мрачнеющий в предчувствии ноябрьских холодов, испытывал решимость Василия Ивановича: государь мог выдать его Малюте головой. Дорога в Слободу стала совсем безлюдной. Всё больше дел решалось в Москве, в приказах, государь только подписывал важнейшие постановления по пятницам. Василий Иванович неспокойно задрёмывал под стук копыт впереди и сзади. Воры на этой дороге не шалили, но от Скуратова можно ждать всякой пакости. В дремоте привиделся почему-то синий лёд, огонь на льду...
Остановилась, перестала трястись каптана. Храня улыбку сна, Василий Иванович вылез и по жёлтым листьям пошёл к воротам Слободы. По чину он мог бы въехать, но лучше пусть государю донесут о его скромности.
В приёмной палате, обитой синим сукном и с узорными, в синь-золото ударяющими полавочниками, скучал князь Борис Тулупов. Он сразу стал капризно жаловаться Колычеву на неприятности: Богдашка Вельский нашёптывает государю несуразное, постельничий Дмитрий Иваныч Годунов ущемляет князя в житейских мелочах и даже в отпуске припасов его матери, мать угнетает ненужными советами, подзуживая на ссоры с Бельским, словно не понимая, что торопливость в делах любви и ревности губительна... А у сестры Настасьи с Григорием Колтовским супружеская свара, из-за чего царица по-бабьи злится на Бориса. Он чем виноват, коли Колтовский груб и вечно пьян? Ещё противно, что за Тулуповым присматривает некий истопник, белёвский сын боярский. Вон и сейчас поскрипывает половицами в соседней горнице. Слух у него кошачий...
Василий Иванович знал: в борьбе с Малютой князь Тулупов — первый его союзник. Одна беда, что не умён. Умна и деятельна мать, княгиня Анна. Эта готова извлечь все выгоды из не совсем понятных отношений государя с её сынком.
Скрипели половицы. Истопник, белёвский сын боярский, честно отрабатывал скуратовское жалованье.
Явился государь. Тулупов, поклонившись, вышел в сени. Так повелось, что с Колычевым государь беседовал наедине.
— С чем ты, Умной? — спросил Иван Васильевич, протягивая руку.
Умной коснулся губами перстня с лалом:
— С доносом, государь.
Он чувствовал, что государь настроен деловито и нетерпеливо. Чем-то немного раздражён. Самое время для доносов.
— Я уж привык, Умной, — заметил Иван Васильевич, оттягивая удовольствие, — что ты без дела меня не беспокоишь.
— Время твоё, государь, мне дорого. Я и не смею попусту-то, как иные. Совестно.
— Все бы так мыслили. А на кого донос?
— Государь, дело тёмное и давнее. Покаюсь: с этим доносом я месяца три боялся ехать к тебе. Но и укрывать права не имею.