Цари и скитальцы
Шрифт:
— Тянешь, Василий! Что за давние дела?
— Князя Владимира Андреевича, государь.
Брошены кости. Сколько там зёрен выпало?
— Василий, ты в своём уме?
Слегка дрожащими руками Колычев протянул бумаги. Государь бросил их на лавку.
— Сам говори!
Василий Иванович докладывал, прислушиваясь к звукам в соседней горнице. Дурак истопник был там. Люди Малюты обнаглели в Слободе. Тем лучше.
Он заготовленными словами рассказывал о Дуплеве, об осётре, о человеке Грязного Сёмке, и вспоминал, что, поднимаясь на крыльцо, видел на страже у царицыных покоев Злобу Мячкова. Борис
— Ты понимаешь, на кого доносишь? — спросил Иван Васильевич.
— Коли кто виноват... что же мне делать, государь? Утаивать? Я не посмел.
— Ты будто не знаешь, кто стоял за Сёмкой, кто вёл допросы.
— В ту пору я был всего лишь воеводой во Ржеве, государь.
Молчание потянулось, как дорога от Ржева до Москвы. Или от Слободы до Боганы, где князь Владимир ждал приговора брата.
— Верные слуги, — заговорил Иван Васильевич. — Верные, неумелые от глупости али усердия. Малюта тоже подал мне донос — на братьев Шереметевых. Будто в войну они сносились через своего дворецкого с татарами. Всё-таки раскопал, умелец.
Василий Иванович осторожно улыбнулся. Государь до тонкостей знал всю его игру с подворьем Шереметевых. Они взглянули глаза в глаза... Эти мгновения были не легче многочасовой езды по сумрачному лесу. Окно синело, скоро идти к вечерне. Государь скупо ответил на улыбку.
— Надо ли, государь, чтобы сторонний человек слышал нашу беседу?
— Кто?
— Государь, прости невежество моё...
Умной так неожиданно метнулся к двери, что Иван Васильевич невольно поднял посох — защищаться. К резко распахнутому дверному проёму вытянулись огни свечей, как указующие пальцы. Ушибленный истопник смотрел, не понимая.
— Чей? — сразу догадался государь.
— Я чаю, Григория Лукьяныча.
— Чтобы молчал! Василий, на тебе ответ! Делай что хочешь.
Иван Васильевич знал цену выболтанной тайны.
Умной выглянул в сени. Тулупов в одиночестве сидел на лавке. Мыслил, как подкузьмить Богдашку Бельского.
— Князь! Ради бога, ни единой душе не говоря, вели Мячкову явиться к государю!
Тулупов было насупился — не привык бегать на посылках. Колычев умоляюще взялся за сердце. Чего-то испугавшись, Борис выбежал в темноту, в сухой осенний холод.
Мячков явился, придерживая саблю. Истопник встретил его радостно, что-то хотел объяснить. Дверь в приёмную палату была теперь закрыта, все собрались в сенях, а государь сидел один. Так взрослые оберегают детей от грязи жизни, и дети принимают их игру... Колычев притянул Злобу к себе, шепнул. Мячков в таких делах соображал быстро. Из сеней было два выхода, один — чёрный. Истопник охотно пошёл впереди Злобы. Василий Иванович смотрел на них в дверную щель. На нижней ступеньке чёрной лестницы Мячков ударил. Истопник переломился молча. Надо надеяться, он не услышал ни боли, ни прилёта смерти.
Василий Иванович сказал Мячкову:
— Кинешь Малюте под окно. Тайна государева.
Он воротился в приёмную палату.
— Долго возился, — укорил Иван Васильевич. — Я уже в Новгороде говорил: учись у старших. Ну, как случится что с Григорием Лукьянычем, кто его заменит?
По отчеству государь никого не называл. Что-то на время сместилось в нём. Или он так прощался
Удобнее усевшись в кресле, Иван Васильевич заговорил задумчиво, спокойно:
— За сохранение тайны ты отвечаешь головой, Василий. Ныне нам незачем людишек тревожить ещё одним дознанием. Я тебе верю... Скажи, того Неупокоя, что донос писал, надо убрать, али он сам догадается молчать? Он тебе нужен?
— Ты, государь, дважды награждал его...
— Он тебе для дела нужен?
— Нужен, государь. За его молчание я готов ответить перед богом и тобой.
— Пущай тогда живёт.
Палата снова заполнилась молчанием. Василий Иванович не поднимал лица. Государь думал, принимая последнее решение. Не столько думал, сколько сердцем, вещим нутром решал судьбу Умного и Скуратова. Они не станут работать вместе. Чтобы иметь одного верного, надо другого выдать головой. Это не логика, Иван Васильевич в таких делах не доверял ей. Ждал не решения — озарения. Хотя и так понятно, что Скуратов сделал своё, и сделал не лучшим образом. Его ошибки лягут грязной тенью на память государя. Для будущего он тоже не годился.
— Я тебя в сердце принял, — сказал Иван Васильевич. — Запомни сей час, Умной.
Колычев медленно припал к руке царя. Камни перстней казались чёрными, запёкшимися. В отличие от Бориса Годунова, Колычев не умел выдавливать слезу. Целуя, он только сжал пальцы государя как бы в неуправляемом порыве преданности.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
1
Ливония покрылась коростой наста.
С утра синие тени, как длинные ладони ангелов, долго не оставляли долинных склонов и спусков к окаменевшим озёрам. С восходом снег розовел и золотился, а бледные костёлы на холмах вонзали в голубое небо пальцы с острыми ногтями.
Dies irae [25] !
Первыми шли в колонну по пять одетые в зелёное стрельцы Передового полка. За ними под медвежьими и волчьими попонами по-барски выступали аргамаки Никиты Романовича Юрьева. Он ехал следом, морща от солнца полное и доброе лицо. Один. Коленом он придерживал у седла медный набат, похожий на котёл.
25
День гнева (лат)…
За воеводой толпой роились конные дети боярские — истинно дети, ибо резвились неподобающе, словно на прогулке, вылетая обочь дороги и заставляя мягкого боярина Никиту легонько ударять нагайкой по набату: осади!
В полуверсте от них двигался государев полк с трубами и литаврами. Они пока молчали, только легонько наигрывали сурны, морозной музыкой взбадривая отстающих. Кони были покрыты шкурами рысей и леопардов. Государя сопровождали: царь Касимовский Сеин-Булат Бекбулатович и Василий Иванович Умной-Колычев.