Царица амазонок
Шрифт:
Какая ирония! Именно так я и подумала, пробираясь между чемоданами и зомби, смотревшими в пустоту и прижимавшими к ушам мобильные телефоны; я искала какое-нибудь кафе, где могла бы скоротать время до вылета. Снова очутиться в Амстердаме! Да еще теперь, когда я была одета как для выхода на подиум – в шляпе с широченными полями и солнечных очках размером с Милан… И все это благодаря дорогим модным магазинам рядом с отелем «Чираган-Палас», меньше чем за пять минут сожравшим половину моего состояния.
Устроившись в отдельной кабинке с крадеными бумагами и завтраком, я достала тот
Внимание, Джамбо.
Мы включили шакалов в меню. По камню за голову. Только свежее мясо. Учтите наш выбор. Если поставки прекратятся, мы найдем альтернативный вариант. Половина камня за браслет, четверть за тату. Доставка через Павла.
К этой записке были прикреплены скрепкой три листа бумаги, сплошь покрытые неотчетливыми черно-белыми снимками и текстом, написанным неровным косым почерком. Снимки изображали трех женщин, снятых, как я предположила, какой-то камерой наблюдения, и еще тут были увеличенные изображения браслета с головой шакала и двух едва различимых татуировок тоже в виде шакалов. Текст обозначал женщин как «Амазонку 1», «Амазонку 2» и «Амазонку 3», и дальше приблизительно оценивались их вес, рост и возраст.
Первой моей мыслью было то, что это письмо – зашифрованное послание от мистера аль-Акраба наемному убийце (возможно, Нику), приказывающее убить трех женщин, которые, как предполагалось, были амазонками. Однако, прочитав письмо несколько десятков раз, я уже не была так в этом уверена. Потому что, хотя я всегда была готова очернить мистера аль-Акраба, я все же с трудом представляла Ника в роли добровольного палача.
Отложив наконец письмо в сторону, я начала просматривать остальные документы из конверта, надеясь отыскать что-нибудь более понятное.
Искать долго не пришлось. Они были там, потертые и потрепанные, но безошибочно узнаваемые: десятки бледных снимков моего отца, моей матери и меня самой… От этого открытия я похолодела куда сильнее, чем от письма к наемному убийце.
И еще я нашла отчет того детектива, которого мои родители нанимали после исчезновения бабушки, но, поскольку в этом отчете не было ничего, кроме всякой бесполезной ерунды, он явно был приложен ко всему прочему лишь для информации. Хотя текст при фотографиях был на арабском, сами картинки говорили за себя, и я еще раз всмотрелась в зернистый снимок моего отца, мирно наполнявшего кормушку для птиц… и моей матери, потягивавшейся после пробежки трусцой… Они пребывали в блаженном неведении относительно того, что за ними следят с помощью телескопического объектива.
Почти все снимки были сделаны издали, и большинство – через окно или из-за кустов. Мне становилось все хуже и хуже по мере того, как я осознавала: мои родители и я сама постоянно находились под наблюдением пары невидимых глаз, даже в самые интимные моменты нашей жизни. Да, здесь имелись мои снимки в то время, когда я читала
Несмотря на то что мою мать фотографировали достаточно часто, отчет явно был сосредоточен на моем отце и на мне самой, и нетрудно было догадаться почему. Амазонки. На одной из страниц я увидела свадебную фотографию, которую так любила рассматривать в детстве. Это был единственный снимок бабушки и дедушки вместе, и они выглядели на нем до странности несчастными, как будто уже знали, что их брак распадется.
Но что же все-таки тот болтливый детектив сумел разузнать о них, гадала я. Мои собственные знания о периоде ухаживаний деда были ограничены весьма немногословным отчетом, который как-то дала мне бабуля после моих настойчивых просьб, и я всегда была убеждена, что ни с кем больше она этим не делилась.
Если верить бабуле, то она и другие амазонки – в годы их бурной молодости – собрали некую научную конференцию в Копенгагене, и единственной целью этого собрания был поиск наиболее подходящих партнеров.
– Невозможно иметь все сразу, – объяснила бабуля, когда я сидела у ее ног, вытаращив глаза, – поэтому я предпочла найти умного мужчину. И нашла. Это был твой дед. Но я совершила ошибку. Я в него влюбилась. – Бабушка пристально посмотрела на меня, как будто предостерегая от подобной ошибки в будущем. – И вместо того чтобы оставаться Карой, я стала его женой. Мне бы следовало соображать лучше, но я… Я покинула союз сестер.
– А почему это было так ужасно? – спросила я, по-детски желая услышать счастливый конец истории. – Если ты его действительно любила…
– Ты должна понять. – Бабуля встала и отошла к небольшому окну, возле которого она стояла так часто, глядя, как я воображала, в собственные тяжкие воспоминания. – Я была воспитана как амазонка. И это была единственная понятная мне жизнь.
Поскольку она очень редко более или менее подробно говорила о себе как об амазонке, я мгновенно вскочила, охваченная нервным возбуждением, горя желанием извлечь как можно больше информации, пока дверь между ее детством и моим не захлопнется наглухо, а может быть навсегда.
– Но где это было, бабуля? Ты помнишь?
Бабушка некоторое время колебалась:
– Для тебя не слишком-то безопасно это знать. Пока что.
– Но когда? Когда это станет безопасным для меня?
Она наконец посмотрела на меня, и в ее взгляде боролись любовь и осторожность.
– Когда ты проявишь себя. Когда я смогу доверять тебе.
И это было все. Больше она так ничего и не сказала.
Отодвинув наконец в сторону отчет детектива, я снова заглянула в конверт Ника. В отдельном файле лежала статья, появившаяся в медицинском журнале около десяти лет назад, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать: ее автором был старый приятель моего отца доктор Трелони. Сравнивая разные формы шизофренической паранойи, он приходил к выводу, что все они являются результатом нарушения работы одних и тех же элементов коры головного мозга: отсюда и раздвоение личности, и воображаемый язык.