Царица Пальмиры
Шрифт:
— Марк!
Она огляделась и пришла в ужас при виде кошмарного разгрома.
— Марк, что случилось?
Он каким-то образом услышал ее сквозь красную пелену ярости, и его горящие глаза мало-помалу прояснились.
— Я должен был либо сделать это, либо убить его! — сказал он.
Дагиан не стала спрашивать — кого. А вот за что?
— За что?
Марк рассказал ей обо всем, и глаза Дагиан наполнились слезами.
— Несчастная Зенобия! — тихо сказала она и добавила:
— Марк, а ты не сердишься на Зенобию?
— Нет, мама.
— Тебе придется подождать, пока Аврелиан не отчалит из Бриндизи, Марк, и еще подождать недельку. Мы не можем подвергать себя риску, вдруг кто-нибудь узнает о наших планах. Ты должен сохранять спокойствие, сын мой.
— Да, мама, но когда я узнал о том, что он сделал с моей женой… Да проклянут его боги! Надеюсь, он никогда не вернется в Рим! Надеюсь, его убьют!
Однако в тот момент Аврелиан был еще далек от смерти. Он находился на вилле Зенобии в Тиволи, держал прекрасную пленницу в объятиях и страстно целовал ее. Она заставила себя пылко отвечать на его поцелуи и слегка покусывала его губы, чтобы еще сильнее разжечь его желание. Его руки ласкали ее полные груди.
— Ты так прекрасна! — шептал он ей на ухо, и она нежно улыбалась и прижималась к нему.
— Ты еще не знаешь наверняка, богиня? — спросил он. — Можно сказать точно — носишь ты моего ребенка или нет?
— Еще слишком рано, цезарь, — сказала она, застенчиво опустив глаза. — Обещаю, что пошлю тебе письмо, как только буду знать наверняка. В таких делах нельзя спешить, римлянин.
— Мне не хочется покидать тебя, богиня, но я не хочу, чтобы ты в своем положении подвергалась всем трудностям, неизбежным в путешествии.
Она ответила:
— Я понимаю, цезарь, и согласна с тобой. Я ведь не девушка в расцвете сил. Так будет лучше!
— Если бы только я мог знать наверняка!
Он беспокоился, что на короткое мгновение Зенобия чуть было не почувствовала к нему жалость. Но потом вспомнила об обрядах в храме Непобедимого Солнца.
— В ту ночь ты был таким мужественным и могучим, римлянин! — прошептала она с затаенной злобой. — Раз так предсказано, не стоит сомневаться в результате!
— Нет, нет! — ответил он, очевидно, опасаясь, что недостаток веры заставит богов внезапно изменить свое отношение к нему. — Нет, ты беременна, я уверен!
— Тогда поцелуй меня, Аврелиан, и отправляйся в путь. Ведь чем скорее ты покинешь меня, тем скорее вернешься — ко мне и к нашему ребенку.
Теперь она смотрела ему в лицо, и в ее серебристо-серых глазах плясали золотистые огоньки. Она никогда не была так прекрасна. Тут же его губы прильнули к ней. Но она не позволила расслабиться и поцеловала его в ответ столь же неистово. Когда их губы разомкнулись, он, как ни странно, почувствовал, что задыхается.
— Да будут с тобой боги, римлянин! — сказала она. Ему не оставалось ничего другого, как только оставить ее. Но уходя, он чувствовал
Она тоже подняла руку в прощании, думая о том, слышит ли он ее смех.
— Я больше никогда не увижу тебя, римлянин, и пусть воспоминания обо мне преследуют тебя вечность! — тихо воскликнула она, круто повернулась и вошла в дом.
Дни тянулись длинные и скучные, а ночи — темные и одинокие. В определенный день сомнения в возможности беременности отпали. Она никогда не верила, что император в состоянии зачать ребенка, ведь прежде ему ни разу не удалось стать отцом. Но безумие, творившееся в храме Непобедимого Солнца, заронило семена сомнения.
Преторианские гвардейцы вокруг ее виллы были удалены по ее просьбе, которую она передала в сенат через Клавдия Тацита.
— Я не желаю ввергать правительство в чрезмерные расходы по моему содержанию, — сказала она. — Достаточно того, что Рим предоставил мне дом.
Тацит предположил, что вскоре она получит полную свободу. На его добром старом лице появилось мягкое и отрешенное Выражение.
— Откуда такая уверенность? — спросила она.
— Перед отъездом император сделал несколько довольно интересных утверждений относительно вашего состояния. Несколько недель назад ходили служи об обряде плодородия в его храме Непобедимого Солнца.
— Если вы имеете в виду, Тацит, ту ночь, когда меня накачали наркотиками, а потом император изнасиловал меня на алтаре своего храма, то позвольте заверить вас, что в результате не произошло ничего особенного. Правда, мне до сих пор отчаянно стыдно. Аврелиан до своего отъезда предпочел поверить, будто бы я понесла от него ребенка. Я не стала его разубеждать в этом, чтобы избавиться от скучной обязанности сопровождать его в Византию. Если сенат не верит мне, то пусть расспросят моих служанок или позовут доктора, чтобы он осмотрел меня. Я не беременна.
— Вы любите Аврелиана? — прямо спросил Тацит.
— Нет! — ответила она ему столь же прямо. — Я его пленница и всегда была только пленницей!
— Но он верит, что вы любите его.
— Он также верит в то, что я — воплощенная богиня Венера, но это не так, Тацит!
Она внимательно взглянула на него.
— Вы почти уже сказали мне, что против Аврелиана готовится заговор. Но меня это не волнует! А почему это должно беспокоить меня? Аврелиан отнял у меня все, что мне было дорого — моих сыновей, мой народ, мой город! Единственное, что у меня осталось, — это моя дочь, и я хочу, чтобы меня оставили в покое. Вы можете рассказать об этом сенату, Тацит! Я хочу, чтобы меня предоставили самой себе!