Царица Савская
Шрифт:
— Солнце слепит мне глаза, — сказал он. — А по ночам слепит луна.
— И значит, ты меня не видишь. Как умно. Твой господин велел тебе так отвечать?
— Солнце слепит мне глаза, — повторил стражник. — А по ночам слепит луна.
И затем он все же посмотрел на меня.
— Царица идет куда пожелает. Она призрак. Или я.
Я пожалела его тогда. Я не знала, какое наказание ждет стражника, который ослушался приказа, в этой стране, но наказание было бы неминуемо. Я сняла с пальца кольцо — самое маленькое, чтобы не вызвать
— Ты прав, — сказала я.
И положила ладонь на руку Яфуша.
— Ты не можешь пойти со мной, — сказала я очень тихо.
Он нахмурился.
— Эти слова ты скажешь, лишь собираясь переступить порог иной жизни, царевна.
Я коснулась щекой его щеки.
И зашагала по лестнице.
По ступенькам я шла медленно, притворяясь для стражей, что мне мешает тяжелое платье. Правда же была в том, что последние восемь дней тянулись для меня дольше тех шести месяцев, что прошли по дороге сюда. Я обернулась и увидела Яфуша, широко расставившего ноги у основания лестницы, полностью ее блокируя. Он не сводил с меня глаз.
Чуть раньше, когда Шара вынесла мои платья, я выбрала для себя цвет рубинов. Ткань, прибывшую к нам с кораблями Хидуша в прошлом году. Рубин. Твердый несокрушимый камень, как говорила когда-то моя мать.
Мне нужны были порты. Мне нужна была часть его флота. Я надела платье.
Но не собиралась продавать себя за них, пусть даже и поднималась по ступеням в одиночестве, втайне, как шлюха.
Бесстрашная или безрассудная…
Алмаках, я была в этом уверена, давно покинул меня — когда я вышла за границы Сабы, если не в ней самой. Но любой бог, если он действительно был богом, должен был меня признать. А потому я молча молилась всем богам этого города, включая и Безымянного.
Я выдохнула, поворачивая задвижку. Она легко поддалась. И я толчком открыла дверь.
Солнце садилось, заливая запад багряной кровью. Аромат цветущего миндаля и роз защекотал мои ноздри.
Я вышла на террасу, и передо мной открылся вид на пышную зелень высокого сада, расположившегося перед покоями, что были в три раза больше моих. В проемах окон с резными известняковыми решетками светились лампы. Газовые занавески, освещенные изнутри, мягко покачивались на ветру в раскрытых двойных дверях.
И не было ни звука. Ничего, кроме шипения и треска факелов в поздних сумерках подступавшего лета.
Был ли царь внутри? Это не имело значения, я не хотела рисковать и видеть сцену, которая могла там происходить, или же быть обнаруженной в его спальне, словно какая-нибудь блудница.
Я сердито двинулась к выходу.
— Подожди.
Голос застал меня врасплох — потому что я не видела человеческой фигуры. И потому что это был не голос царя.
Это был его голос. И в нем не было ничего царского.
Я медленно обернулась, успев заметить, как из теней в дальнем углу сада выходит иная тень.
— Что за игру ты ведешь со мной? — спросила я, повышая голос и вскидывая подбородок. — Как это воспримут придворные, которые могут явиться в твои покои? Что подумает твоя новая жена, если кто-то увидит моего евнуха на ступенях?
Вся моя злость, тщательно сдерживаемая до этого, рванулась на волю.
Он двинулся ко мне, и я смогла заметить, что на нем нет роскошных одежд, бывших в первый — и единственный — раз, когда я его видела. Лишь простая льняная туника и мантия и золотое кольцо на пальце.
Теперь я знала, кто вдохновил Тамрина на его предпочтения. И знала, что этот царь способен влиять на людей, его окружающих, в мельчайших из мелочей.
— Позови своего евнуха, — тихо сказал он.
— Ты сказал, чтобы я приходила одна.
Он остановился на расстоянии вытянутой руки от меня.
— Женщина тайн, — прошептал он. — Ты заполнила собой весь мой зал, как только в него вошла. Ты башней возвысилась над прудом. И все же я вижу, насколько ты маленькая. Позволишь ли прикоснуться к твоей руке, прежде чем позовешь его? — С легкой улыбкой он добавил: — Он кажется мне грозным малым.
— Не в обычае твоего народа прикасаться к женщине, которая тебе нежена, — ответила я. — К чему ты просишь о подобной непристойности?
— Это непристойно лишь в глазах других. И не в обычае порицать того, кто это видит. Но нас не видят. Я лишь прикоснусь к руке, которая писала мне те слова. К руке Загадки. И это будет для меня ценнее всех даров, что ты везла сюда сквозь пески.
— Разве мало того, что я приехала сюда с края света? Что я стою здесь, одна, на твоей террасе, вопреки здравому смыслу, после того как ты заставил меня прождать столько дней?
Он опустил глаза.
— Я думал… — Он встряхнул головой. — Я был глуп.
— Что ты думал?
— Я думал, что ты ответишь мне сообщением. Каким угодно, пусть даже просто благодарностью за мои дары. Я ждал.
— Зачем, если я здесь? Ради чего же я приезжала, как не ради возможности поговорить лицом к лицу?
Когда он поднял голову, его взгляд посуровел.
— Ты действительно не знаешь, что твои слова вернули меня к жизни? Что они возродили меня, будучи эхом моих собственных? Или ты настолько еще не привыкла к трону и тяготам царского бремени, что ничего не знаешь об одиночестве?
Я отвернулась.
— Ах. — Он подошел еще на шаг. — Отчего же, ты думаешь, я велел тебе прислать свое посольство? Тебе, которая отказывает царям своим молчанием?
— Потому что вопреки всякой логике провокация окупается больше, чем лесть.
Он тихо засмеялся.
— Вот видишь, я правда мальчик, который дергает тебя за косы. Но ты в ответ полоснула меня ножом. Заносчивость, лесть или флирт — все это я мог с легкостью отбросить. Ты же уничтожила меня историей про сад.
Я не осмелилась сказать, что те слова едва не сломили меня.