Царица Сладострастия
Шрифт:
Или:
— Так поступал мой прадед Генрих Четвертый. Лучшего примера он не мог привести.
Я полагала, что опасность уже миновала, поскольку прошло много времени, а герцог не предпринимал новых no-s пыток сблизиться со мной, во всяком случае я надеялась, что он отказался от тщетных усилий добиться своего, как вдруг однажды вечером во время прогулки, которую я совершала в карете в сопровождении двух служивших у меня итальянок, одна из них почувствовала себя плохо и попросила у меня разрешения выйти из экипажа у дома ее сестры, расположенного на берегу По. Я осталась
— Госпожа графиня, — сказала она, — мне велено передать это вам.
— Кем велено, синьорина?
— Прочтите, сударыня, прошу вас, и вы сами увидите. Я вскрыла письмо, ничего не подозревая: способ его передачи не показался мне сомнительным, Я прочитала очень нежное и почтительное послание, правда, без подписи и написанное почерком, о котором нельзя было сказать определенно, что это почерк принца. Однако письмо было такого содержания, что не приходилось ошибаться относительно того, кто его написал. Автор жаловался, что я не оценила его молчания и сдержанности.
Но упрек был изложен в таких выражениях, что ничего невозможно было ни убавить ни прибавить, а тем более оскорбиться.
Я немедленно допросила компаньонку, которую звали Джулия Маскароне, и строгим тоном приказала признаться, известно ли ей содержание письма; она ответила, что совершенно ничего не знает.
— Но кто же передал вам его?
— Одна из горничных ее высочества герцогини; она уверяла меня, что нашла его в покоях герцогини в тот день, когда вы в последний раз присутствовали при ее одевании; решив, что вы потеряли это письмо, она его мне передала.
— В таком случае, почему же вы ждали, когда мы останемся одни? Почему сразу не отдали письмо?
Мой вопрос несколько смутил ее, и наконец, не выдержав дальнейших расспросов, она призналась, что это ее подруга-горничная просила сказать именно так. Но она сама больше ничего не знает.
— Что ж, Маскароне, эта девушка использовала вас в качестве курьера, чтобы сыграть со мной очень злую шутку. Если она спросит, а она непременно это сделает, как я отнеслась к письму, соблаговолите ответить ей, что я порвала листок, — вот так, видите? — Кроме того, скажите, что я приказала вам никогда не выполнять подобных поручений, в противном случае вас прогонят немедленно.
Вполне понятно, что эта история меня очень взволновала. Герцог был не из тех, кто смиряется с неудачей. Он непременно возобновит свои попытки обольщения, и если решил совсем извести меня, то ему нетрудно было это сделать.
Стоило мне разорвать письмо, как я уже пожалела об этом. Ведь его можно было предъявить в качестве доказательства тем, кто не верил мне. Я отыскала большой клочок в складках моей накидки и крепко зажала его в руке на тот случай, если мне придется убеждать скептиков и искать доводы для своей зашиты. А до тех пор я решила молчать — самое благоразумное, что можно было сделать.
Я не ошиблась: попытки герцога воздействовать на меня возобновились, даже посольство Франции, ничего не подозревая, выполняло почтовые функции! Кардинал д'Эстре
— Это единственное средство, — одобрил он меня. — Если ваш план не удастся, я сам попробую помочь вам; а если мы оба потерпим неудачу, вам придется прибегнуть к помощи вашей семьи и Франции. Это ваша последняя надежда.
Я вернулась домой, преисполненная мужества; г-жа ди Верруа уехала с ее высочеством на несколько недель в монастырь Шамбери. Ее можно было не опасаться, так что момент был благоприятный, и после ужина, пока не наступил час приемов, я попросила мужа пройти в мою библиотеку для серьезного разговора.
VII
Господин ди Верруа был слишком учтивым дворянином, чтобы не подчиниться воле женщины. Он ответил поклоном на мою просьбу и пошел вслед за мной; по всему было видно, что он раздосадован, хотя ничего не сказал, а его раздражение проявлялось лишь в жестах.
Как только мы остались одни, он пододвинул мне кресло и сел рядом. Видя, что я молчу, он очень вежливо сказал:
— Итак, сударыня, чем могу служить вам? Жду, когда вы соблаговолите сообщить мне об этом.
Я, разумеется, волновалась, но продолжала молчать и в конце концов почувствовала, что пора объясниться:
— Граф, я сочла своим долгом показать вам это.
И, достав из кармана письма, включая клочок первого из них, я отдала их ему в руки. Он взял всю пачку и прочел одно письмо за другим.
— Что же это такое, сударыня? — восклицал он каждую минуту.
— Вы сами прекрасно понимаете, сударь: это любовные послания.
— От кого, скажите, пожалуйста?
— От его высочества герцога Савойского вашей недостойной супруге, графине ди Верруа.
Он вздрогнул от удивления и досады:
— Неужели!
— Не моя тут вина; и если бы вы меня послушали, вопрос уже давно был бы решен. Примером может служить история с госпожой ди Сан Себастьяно.
— И что, по-вашему, я должен сделать, сударыня?
Его вопрос привел меня в отчаяние. Рабство притупило все его чувства, и если сердце не подсказало ему ответа на этот вопрос, то молчала и честь! Но я все же сдержалась:
~ Я надеюсь, что вы позволите мне удалиться в Верруа или любое другое ваше имение в Савойе, пока его высочество не соизволит забыть о той чести, которой он удостоил меня своим вниманием.