Царская невеста

Елманов Валерий Иванович

– Да нешто ты виноват, князь-батюшка, – робко попытался утешить меня Наугольный. – Не по своей воле бдил – повеление государево сполнял. Зато теперь царь беспременно тебя наградит. – И грустно вздохнул.

Оставаться тут ему явно не хотелось.

«Наградит… за свои рога, – улыбнулся я и задумался. – А интересно, был ли хоть один смельчак, который наставил Иоанну Васильевичу сие ветвистое украшение?» И пришел к выводу, что вряд ли. Уж очень дорогую цену пришлось бы платить, если б выплыло наружу. Это только в легендах за ночь с Клеопатрой мужики готовы были отдать жизнь, а в реальности все предпочитают расплатиться подешевле.

Кстати, никакого чувства стыда или раскаяния я перед царем не испытывал. Дурак он, вот и все. Тоже мне нашел бесчувственную колоду, как отзывался об Анне. Все равно что увидеть спящую на дереве пантеру и решить – раз не шевелится, значит, перед ним ленивец. А ты будить-то ее пробовал, Ваня? Ах нет? Тогда это твое личное горе. А я разбудил, потому авторитетно заявляю: никакой это не ленивец, а самая настоящая пантера. Та еще Багира! И точка!

Кстати, там же мне довелось повстречаться с одной из своих старых знакомых, хотя не скажу, что эта встреча принесла мне радость…

Глава 8

Старые знакомые и новые планы

Честно говоря, я поначалу и не узнал Агафью Фоминишну, супругу царского печатника Ивана Михайловича Висковатого, а ныне смиренную инокиню Александру – помимо плохой памяти на лица добавилась и еще одна уважительная причина: женщина за какие-то два года разительно изменилась. Помимо того что тело ее изрядно исхудало, так вдобавок лицо покрылось сетью мелких морщин, а кожа приобрела коричневый, пергаментный оттенок. Даже глаза и те изменились, став блекло-мутными, не пойми какого цвета.

– Фрязин? – окликнула она меня, когда я проходил мимо.

Я недоуменно уставился на женщину в черной рясе. Прикусив губу, монахиня горько усмехнулась, напомнив:

– Ты сына мово учил, Ванюшу. – И вновь замерла в ожидании.

Я тоже молчал, глядя на нее и ужасаясь от вида того, что сотворило с этой некогда статной миловидной женщиной безжалостное время и суровая судьба. Впрочем, судьба ли? Варианты-то имелись. Подсказать было некому? И это неправда. Я до самого последнего дня твердил ей о побеге – сама не захотела, испугавшись неизвестного. Так что некого ей винить, кроме царя и… самой себя.

С другой стороны, может, она была и права – ну куда в эту пору укроешься? На Руси сейчас живет не так много народу, чтоб затеряться без следа, да и не смогла бы она всю оставшуюся жизнь жить по придуманной легенде, все равно попалась бы. Так что, как знать, возможно, в благодарность за покорство судьба выдала ей наилучший из вариантов. Другое дело, что они все как один плохи, а отличие лишь в том, что некоторые совсем омерзительны, а иные куда ни шло. Хотя от самого омерзительного с ужасным концом я ее все-таки избавил.

– А Ванюша мой… – прошептала она и вновь осеклась, желая спросить о его судьбе и в то же время страшась худых известий.

Может, лучше было бы промолчать, сославшись на незнание, а то сболтнет еще ненароком, но это было чересчур жестоко. Все равно что лишить религиозного человека последнего причастия, ударить женщину или, как в Библии, бросить камень жаждущему хлеба. Я дал ей то, что она просила.

– Жив, – произнес я коротко, уточнив для ясности: – Жив и здоров. – И, заметив, какой радостью блеснули ее глаза, мгновенно обретя прежний цвет, как она вдруг помолодела, даже стала чуть выше ростом – счастье выпрямило, – добавил: – Я скажу тем, у кого он, чтоб привезли навестить.

– Нет-нет! – испуганно вздрогнула она. – Что ты?! Опасно, поди! Ежели кто прознает, беды не миновать!

Никогда раньше мне не доводилось слышать и видеть такой красноречивый двоякий ответ. В книжках читал: «Она ответила «Нет!», но глаза ее утверждали обратное». Но это только в книжках, а вот в жизни столкнулся впервые. Ее глаза не утверждали – кричали об обратном: «Скажи! Обязательно скажи!! Я ждать буду!!!» Чему верить – словам или глазам? Ну конечно же глазам. Поэтому я не колеблясь повторил:

– Сейчас опасно, но время пройдет, и все подзабудется, тогда-то он и приедет. Ты только дождись, слышишь?

– Пусть сестру Александру спросит, – пролепетала она, мигом забыв про недавний собственный запрет, – а уж я дождусь, непременно дождусь.

Я кивнул и, повернувшись, пошел обратно к странноприимному дому, совсем забыв, зачем и по какому вопросу разыскивал мать-игуменью, – почему-то стало не до нее, а вдогон долетело жаркое:

– Благослови тебя господь, Константин Юрьич!

Спасибо на добром слове. Может, и впрямь благословит – вон как сказала, от души. Забегая вперед, скажу, что при первой же встрече с Годуновым я сообщил ему о местонахождении Агафьи Фоминишны. Тот в ответ кивнул, но тут же пояснил, что мальчик в его вотчине уже не проживает, ибо его отвезли в… И замолчал, осекшись.

– Да ты не говори куда, мне оно ни к чему, – заметил я. – Чем меньше о нем знают, тем лучше. Просто передай про Горицкий монастырь да про сестру Александру, вот и все.

Борис молча кивнул, благодарно улыбнувшись одними уголками рта. Наверное, за то, что не обиделся, увидев столь явное недоверие. А как тут мне доверять, когда…

Впрочем, не стоит забегать вперед. До Новгорода предстояло еще добраться, и обратных дорог было целых три. Одна вела в Белое озеро и дальше по рекам на север до Онеги, а там рекой Свирь до Ладоги и в Волхов. Но она была неудобна для меня тем, что тогда я попадал напрямую в Новгород и заехать в Бирючи уже не мог.

Вторая – самая длинная – по Шексне до Волги и дальше ею до Твери, потом Тверцой до Торжка, а далее двояко. Если надо напрямую к царю, то лучше всего волоком до Мсты и далее по ней в Ильмень-озеро. От него до Новгорода рукой подать. Если же попытаться заехать к Долгорукому, то и тут варианты. Можно водой точно так же до Ильменя, а потом взять круто влево до устья Шелони и вверх по ее течению до Порхова, от которого до Бирючей можно добраться за пару дней. Это водой. А если реки встанут, то забрать влево сразу от Торжка и рвануть посуху. Словом, действовать в зависимости от погодных условий.