Царская невеста
Шрифт:
– Изрядно написано. Толково да просто – залюбуешься. – И тут же – вот зловредная натура – с ехидной усмешкой задал коварный вопрос: – Небось обида жгла, егда князь Воротынский твое творение за свое выдал? Трудился ты денно и нощно, ан все впустую оказалось.
Ну прямо-таки жаждет человек стравить одного с другим, а на них напустить третьего вместе с четвертым. Экие мы любители кулачных боев.
– Впустую было бы, если б ты, царь-батюшка, сие творение не одобрил, – вежливо поправил я. – А коль оно пошло на пользу, коль благодаря ему князь Воротынский с божьей помощью и… твоим благословением одолел басурман – выходит, не впустую. Мне же и того довольно, что я тебе и твоим людям подсобил в державных делах.
– Ну-ну, – недовольно промычал он, но тут же оживился. – Надобно мне у князя Михайлы Иваныча спросить, отчего он про тебя даже единым словцом не обмолвился. Уж не потому ли, что испужался? Де, проведаю я, кто истинно над охраной моих рубежей потрудился, так и титла «слуга государев» не ему, а тебе достанется. – И снова полетел в мою сторону испытующий взгляд.
– Помнится, ты его не за уложение титлой наградил, а за битву при Молодях да за то, что он так ловко одолел полчища крымского хана, – аккуратно поправил я его. – А смолчал, наверное, потому, что если всех упоминать, то список слишком велик окажется. Тут и подьячие длани приложили, а уж сколько станичников пришлось выслушать – уму непостижимо. И почти каждый что-то дельное говорил. Так что же, всех поминать?
– Всех не всех, но главного мог бы, – упрямо заметил Иоанн.
– Да какой там главный, – беззаботно отмахнулся я. – Моих слов в уложении, можно сказать, и нет вовсе. От силы десяток на каждую сотню придется, а то и того меньше. Князь их чуть ли не все заменил.
– Зато суть осталась, – усмехнулся Иоанн. – Я б на твоем месте изобиделся.
И снова пристальный взгляд в мою сторону. Дураком надо быть, чтоб не догадаться, что он от меня хочет услышать. Честно говоря, после того как Михайла Иванович так меня «кинул», чего уж греха таить, я и впрямь был на него немного обижен. Ведь знал же, как важно для меня удостоиться царской похвалы и какого-нибудь чина за проделанный труд, чтоб ехать к отцу Маши не безвестным фряжским князем, а каким-нибудь стольником.
Виду, конечно, не подал – молчал да кивал, пока Воротынский излагал мне свои возражения, но в душе… Но это мое дело. Мое, да еще Михайлы Ивановича. Бог ему судья. Опять же сватом я его считал… будущим. Да и не приучен я жаловаться. Но теперь пришлось изобразить недовольный вид. Раз уж царю этого так хочется – пускай. С нас не убудет. Вслух говорить ничего не стал – перебьется, зато изобразил красноречиво. Моей насупленной рожей с нахмуренными бровями Иоанн остался доволен. Так доволен, что даже махнул рукой.
– Ладноть, не сказывай – сам зрю. – И вполголоса, но явно для моих ушей: – И не стыдно на старости лет чужое красть? Ай-ай-ай. А я-то мыслил, будто он и впрямь умишком посветлел, а выходит, вона как. Ишь ты… Попользовался человеком да выкинул, яко рогожу поганую. – И снова мне: – Спасибо-то хоть сказал али и про него забыл?
– Спасибо сказал, не забыл, – мрачно ответил я.
– Ну и то славно, – кивнул Иоанн. – От кого иного ты бы и ентого не дождался. Дрянь народец, как есть дрянь – каждый норовит свое урвать, а нет чтоб, как ты, о державе озаботиться. Вот и выходит, что один я должон об ей мыслить, дни и ночи в трудах проводить. Держава ведь, она яко баба смазливая да беспутная, пред кем хошь подол задерет, да еще поднагнется для удобства. Чуть зазевался, ан глядь – твое законное местечко и занято. Бабы они все таковские, что на Руси, что в иных землях. Не зря басурмане даже лика своих женок всем прочим казать не хотят – опаску имеют. Ай нет?
– Всяко бывает, государь, – уклончиво заметил я.
– Сказывать не желаешь али сам не ведаешь, яко они в иных землях блудят? – нахмурился Иоанн.
– Отчего ж, ведаю, – пожал плечами я и… начал излагать более подробно – ждет же человек, не стоит разочаровывать.
Вот тогда-то наш разговор и свернул в сторону интима и его особенностей. А что до Воротынского, то царь не утерпел и вывалил ему все, что думал о его стратегических способностях, да вдобавок, не целясь, угодил в самое яблочко:
– А может, сей фрязин и при Молодях не просто бился да над пищальниками воеводствовал, а еще кой-что советовал, ась? Мне ведь ныне все ведомо.
Об этом царь рассказал мне в нашу последнюю встречу перед его отъездом в Новгород. При этом он был такой довольный, аж лучился от счастья. Ну еще бы. Никак ему лавры спасителя Руси покоя не давали. Не дурак же Иоанн. Прекрасно понимал, что почести, которые он принимал, когда въезжал в Москву, были пустышкой, не больше. Зато Воротынского и его рать народ чествовал совсем иначе – искренне и от души, потому царь и злился. Все искал повод, чтоб унизить князя, опустить его до своего уровня, а тут вдруг он сам отыскался. Можно сказать, поднесли на блюдечке с голубой каемочкой. Такую удачу грех упускать.
Вот только трусость Иоанна как была, так и осталась целым-целехонька. Уверен, что ретивые летописцы уже успели занести в свои анналы и хронографы, что он загодя упаковал и отправил в безопасное место казну, что сам удрал в Новгород, причем на этот раз даже не как в прошлом году, а заранее, дабы потом никто не сказал, будто он испугался крымского хана. Дескать, дела у него важные, державные, потому и выехал. А какие там дела?
Я потом в Новгороде совершенно случайно у одного из монахов в хронографе, что он вел, мельком прочел, чем занимался и что поделывал государь в те дни, когда мы с Воротынским отбивали нашествие Девлета. Весьма поучительное чтение, доложу я вам.
Например, когда мы защищали Сенькин брод, он «многих своих детей боярских в Волхов-реку метал, с камением топил». Никак очередную «измену» выискал.
А когда мы – уже 29 июля – шли вдогон за Девлетом, бросив обозы и прочее, чтоб успеть настичь, не дать повториться прошлогодней трагедии, он веселился на свадьбе у своего шурина Григория Алексеевича Колтовского.
Мы насмерть схлестнулись с крымчаками под Молодями, а он 1 августа в храм Святой Софии, «в предел Якима и Анны, где лежит Никита епископ, свечу местную» прислал.
А может, государь занимался державными делами чуть раньше, просто успел их все переделать? Ничего подобного. Поглядел я и июньские записи, но тоже не нашел ничего существенного. Нет, о нем самом сколько угодно, и чем он занимался – тоже, а вот с государскими делами, требующими его непосредственного вмешательства, – тишина. Вместо этого совсем иное. То он участвует в крестном ходе, то вместе с Ванькой-наследником пирует у владыки, архиепископа Леонида. Одно лишь дельце и нашел, да и то после долгих поисков – это меня спортивное любопытство обуяло. Вот оно, то самое главное и государское, чего без него никак бы не решили и что побудило царя выехать весной в Новгород: «Июня в 26… государь велел прибавити улицы и столпы перекопывати на новых местах…» Куда уж важнее! Архитектор, блин, туды его в душу!