Царская невеста
Шрифт:
Воротынский жалостливо посмотрел на меня, будто на несмышленыша, чувствовалось по сердито поджатым губам, что ему очень хотелось сказать что-то резкое, но он сдержался, недовольно пояснив:
– Про саблю ты верно сказываешь, одна она. И про руки тоже верно. Но тут важно – из какого они тулова растут. За то время, что государь сюда едет, да за ту седмицу, что пройдет, пока Андрей Тимофеевич не ударит на тебя челом царю, – я тебя всем тонкостям не обучу. Потому и надо прикинуть, кто выйдет супротив тебя из оставшейся пары. Ежели второй по счету, тоже Иван, то тут и впрямь надобно сабельку выбирать. Он – мужик
Мне даже обидно стало. Получается, я все это время тренировался впустую? А Осьмушка как же? Я же его, случалось, одолевал. Значит, не такой уж я безнадежный, как считает Михайла Иванович. Хотел было возразить, но потом вспомнил нынешний бой и осекся.
Поднял меня Воротынский ни свет ни заря, с третьими петухами. Как раз когда я, поеживаясь от утреннего холодка – середина августа это ж в двадцать первом веке конец лета, – вышел на подворье, они прокукарекали. Князь даже не дал толком одеться, заявив, что хватит холодных портов да рубахи, то есть я оказался на крыльце в одних подштанниках.
И тут же, стоило мне спуститься на последнюю ступеньку, кто-то справа опрокинул на меня ведро с водой. Честное слово, температура – словно зачерпнули из проруби – аж сердце зашлось.
Оглядываюсь – Тимоха мой стоит, улыбается, а в руках пустая бадейка. Ах ты ж… Но сказать все, что я о нем думаю, мне не довелось. Хотел, да не успел. Только я открыл рот для возмущенной тирады, как тут же с левого бока, точнее почти сзади – я ж к Тимохе лицом повернулся, – еще один водопад. Резко оборачиваюсь – остроносый скалится. Ну, Осьмушка! Уж тебе-то точно не спущу! Но не успел я сделать и шагу, как меня еще раз окатил Тимоха – видно, он предусмотрительно припас для меня сразу две бадейки… Сдурели они, что ли?!
– Троекратное крещение, – прогудел князь, внимательно наблюдавший за этим издевательством, стоя в пяти шагах от меня. – Ибо рассусоливать недосуг – потрудиться надобно не мешкая. Вона о заутрене ужо народ возвещают, – неопределенно мотнул он головой в сторону, комментируя церковный перезвон. – Первый звон – пропадай мой сон, другой звон – земной поклон, третий звон – из дому вон! – И деловито: – Давай в опочивальню, оботрись скоренько – и туда, где ты с Осьмушей сабелькой помахивал.
Сонной одури действительно как не бывало. Не удержавшись, я все равно перед уходом сурово погрозил Тимохе кулаком и бодро пошлепал растираться и переодеваться в сухое. Князь уже ждал меня, вальяжно прислонившись к бревенчатой стене терема.
– Ну, нападай, – предложил он, лениво оторвавшись от бревна, но даже не удосужился принять боевую стойку.
– Так без доспехов ведь, – растерялся я, опасливо покосившись на острый клинок его сабли.
– Сам виноват, знал же, куда идешь, – пожал плечами князь. – А теперь возвращаться нельзя – дурная примета. – Но тут же успокоил: – Не боись. До обеда токмо ты бить будешь, а я уж и так как-нибудь обойдусь – авось и без доспехов выстою, ежели господь подсобит.
Господь подсобил. По-моему, он послал на помощь Воротынскому не только ангела-хранителя, но и самого главного из своих вояк – архангела Михаила, не забыв про все его войско. Поначалу я еще осторожничал, но
До обеда мы с ним конечно же не дотянули, но мне хватило и пары часов, чтоб я вновь стал мокрый с головы до пят. Как на крыльце.
– Будя. – Воротынский вложил саблю в ножны и кивнул кому-то позади меня.
Повернуться, почуяв неладное, я успел, потому очередной холодный водопад пришелся прямо в лицо. И как мой прихрамывающий стременной ухитрился подкрасться ко мне незамеченным – до сих пор не пойму.
– Теперя голову в бой запускай, – предупредил меня князь. – Обмысли все промахи, что допустил, потому как опосля обеда я тебе спуску уже не дам. Устрою, чтоб небушко с макову соринку показалось, – пообещал он мне с легкой угрозой. – Да бронь не забудь надеть, – напомнил, уходя.
Признаться, я думал, что он шутит. Оказалось – нет. Никакого юмора – только голая правда и реальный прогноз ближайших событий. Хорошо хоть клинки были обмотаны рогожей – все не так больно.
Первый удар я не пропустил – только третий по счету выпад достиг цели, да и то, как мне показалось, почти случайно.
– Чуть ошибся, – пояснил я. – Исправлюсь.
– В бою дважды не ошибаются, – сурово заметил Воротынский. – Там одного за глаза. И это я медленно. А теперь учну в полную силу, – честно предупредил он.
Свое обещание он сдержал.
Вот тогда-то я и понял до конца, чем хороший подмастерье – я про Осьмушку – отличается от истинного мастера. В тот раз, еще зимой, когда мне довелось посмотреть их учебный поединок, я многого не понял. Увидел лишь главное – перед Осьмушкой стоял мастер, но остальное…
Оказалось, это надо не видеть – почувствовать. На собственной шкуре, разумеется. Только тогда ты и уразумеешь все свои недочеты, промахи и слабые места. Нет, не в чем они заключаются – это придет потом. В первый же день ты получишь представление об их количестве, и только. Но даже тут точно не сосчитаешь – бесполезно и пытаться.
Я этого тоже не знал. Понял, лишь когда сбился со счета.
«Ну-ну-ну! – говорил Каа, делая выпады, какие не мог отразить Маугли. – Смотри! Вот я дотронулся до тебя, Маленький Брат! Вот и вот! Разве руки у тебя онемели? Вот опять! Голова! Плечо! Живот! Голова!»
Так и со мной. Воротынский хоть и не каждый раз, но тоже говорил, куда он сейчас ударит. Но что толку? К середине боя я уже ошалело тыкал саблей куда ни попадя, лишь бы успеть подставить под его беспощадный стремительный клинок. Как получится. А потом рукоять сабли все чаще и чаще вообще стала вылетать из моей ладони.
– Потому первый день так и называется – «постижение», – пояснил в конце занятия князь.
Верно замечено. В самую точку. И обиднее всего, что он почти не запыхался. Еще бы. Он даже передвигался эдак с ленцой. Так, шагнет в сторону раз в минуту и опять стоит на месте. Затем надоест, и он снова сделает шаг. Например, вперед. Хрясь саблей по моей шее и вновь улыбается. Ну что ж, зато я постиг.
«Я знаю, что ничего не знаю, – сказал Сократ и в утешение себе добавил: – Но другие не знают даже этого».