Царская невеста

Елманов Валерий Иванович

– Сказывал же тебе, чтоб не ходил ты на пир, – простонал он. – Глядишь, она бы и промолчала. А теперь не знаю, что и будет.

Оказывается, не выдержала Маша да во всем царю и покаялась, чистая ее душа. Мол, полюбила она фряжского князя Константина, да и ныне сердце ее только одного его и любит, а уж ты, государь, не гневайся. Он с утешениями, мол, сердцем – не телом, а она…

– Если б хоть не сразу обо всем поведала, а потом, когда царь уже натешился, – одно. Тут куда ни шло, – рассказывал Борис. – А то ж она и разоблачиться не успела, сразу в ноги метнулась.

– А ты как все услыхал?

– Услышишь тут, – махнул он рукой. – Она-то

тихо сказывала, зато он ревел, яко тур подраненный. Ну и величал ее всяко – обманщица, греховодница, блудница, стыд всякий утратила, коль до свадебки честной такое учинила. Ты что же, князь, и впрямь с нею… – Не договорив, он в страхе уставился на меня.

– Люблю я ее, – мрачно сообщил я вместо ответа. – И она меня любит. Вот и…

Борис тут же, не сводя с меня испуганных глаз, шарахнулся назад, словно от прокаженного. Прислонившись к дверному косяку, он глухо произнес:

– Я ж сюда опять по его повелению заглянул. Он повелел. Токмо будить воспретил. Сказал, чтоб я поглядел тихонько – на месте ли ты, да стражу у дверей выставил. Я… сейчас за стрельцами пойду. Много ли, мало, ан времечко у тебя имеется, потому как я спешить не стану. А боле мне тебе подсобить нечем – ты уж прости, княже, и… прощевай. – Он низко поклонился и вышел.

Вообще-то надо было бежать. Шансы на спасение, хоть и мизерные, у меня имелись. Целых пять минут, а то и все десять – это о-го-го сколько! Но в том-то и штука, что я не мог пуститься в бега. После того, что она сказала царю, удрать было бы с моей стороны верхом подлости. Самое настоящее предательство, и не чего-нибудь, а любви…

Такое даже не смертный грех. Это что-то сродни Иуде, даже хуже. Да-да, хуже. Он-то предал не любимую, а учителя. К тому же имел на это какие-то весомые причины, с корыстью не имеющие ничего общего, иначе не вернул бы потом тридцать сребреников. Просто история не знает истинных мотивов или не хочет о них говорить – получается, какое ни есть, а оправдание предательства. Моему же их нет вовсе и быть не может.

А потом: куда бежать-то? От Иоанна – ну тут еще шанс есть. А от себя? И для чего? Чтоб потом всю оставшуюся жизнь изводить себя попреками? Я ж свою совесть знаю – она у меня та еще баба, склочная и стервозная, и можно быть на сто процентов уверенным, что покоя мне от нее не будет ни днем ни ночью. Неизвестно, что хуже – легкая смерть сразу или ее постоянные уколы. Нет уж. Ни к чему оно продлять-то.

Приняв решение, я как-то успокоился. Когда за мной пришли стрельцы – испуга или страха во мне не было. Совсем. Просил судьбу лишь об одном: чтоб без мучений. Чик, и готово. Уж в такой-то пустяковине можно не отказать человеку?

«Можно», – промурлыкала судьба и коварно усмехнулась…

К сожалению, я ее не слышал.

Глава 21

Извозчик, отвези меня домой!

Годунов сдержал слово – за мной пришли относительно нескоро, чуть ли не через полчаса. Или просто время, проведенное в томительном ожидании, слишком растянулось? Не знаю. Сам Борис в мою сторону не смотрел, старался отворачиваться, но в глазах у него и впрямь стояли слезы – переживал парень.

Как ни удивительно, но я почему-то оставался совершенно спокойным – даже странно. И не потому, что надеялся избежать грядущей казни или был слишком занят тем, что старательно прокручивал в голове возможные варианты бегства. Отнюдь нет. Пусто у меня там было. Совсем. Ни единой мыслишки. Даже чудно.

Пожалуй, единственным объяснением моему поразительному

хладнокровию может служить лишь вчерашний пир – душа так истерзалась, что теперь у меня внутри все попросту иссякло и онемело.

Шли мы долго. Уже давно оставили за плечами широкий царский двор, прошли через ворота, затем по мосту, лежащему над заснеженным рвом, отделявшим царский дворец от самой слободы, миновали базарную площадь, и все топали и топали дальше. Вообще-то можно было бы и на конях. Или это царский приказ, чтоб непременно прогнали фрязина пешком?

Очень даже может быть. Получается своего рода унижение – тут ведь именитые люди, даже если их путь лежит на сто метров от собственного подворья, непременно взгромоздятся на лошадь, ну и сопровождение само собой. Я тоже вроде как именитый, потому такое пешее странствие для меня – потерька чести, как здесь принято говорить.

Кстати, даже при всей своей задумчивости одно знакомое лицо я успел углядеть. Впрочем, труднее было бы не заметить, потому что едва я спустился по ступеням широкого крыльца и сделал пару-тройку шагов по дощатой, как и в Кремле, мостовой, как слюда в одном из окон на втором этаже со звоном вылетела наружу и я, вместе со стрельцами подняв голову, увидел Светозару. Бледная, ни кровинки на лице, она смотрела на меня широко распахнутыми глазами, как видно все сразу поняв – куда ведут и зачем.

– От дурна баба, – почти с восторгом заметил мой левый охранник. – Длани-то свои, дивись, все об слюду разодрала.

Я пригляделся повнимательнее, и точно – с ее рук, с силой вцепившихся в свинцовый оконный переплет, уже тягуче капало темным багрянцем, разукрашивая снег под теремом ярко-алым.

– Это ж какое любопытство должон иметь человек, дабы вот так-то… – заметил правый караульный и, не договорив, крикнул во всю глотку: – Замотай тряпицей лапы-то, глупая!

Но Светозара не обратила на совет случайного доброхота ни малейшего внимания, продолжая во все глаза смотреть на меня.

«Как видишь, ты своего добилась», – мысленно поздравил я ее.

«Я не этого добивалась», – долетел до меня ее безмолвный ответ.

«Догадываюсь. Но человек предполагает, а судьба располагает, – равнодушно пожал плечами я. – Прощай. Бог тебе судья».

Я больше так ни разу и не оглянулся на выбитое в женской половине царского терема окошко. Да и зачем? Более того, как это ни покажется странным, я даже не держал на нее зла. Она тоже хотела себе счастья, а зло творила по необходимости, не более.

Да и не были эти ведьмовские присухи и отсухи злом с ее точки зрения. Возможно, она считала даже благом то, что содеяла, – имеется в виду вспыхнувшая в сердце Иоанна страсть к моей Машеньке и последующее царское венчание с ней. Еще бы не благо – княжна, которых на Руси тысячи, становится царицей. Почет огромнейший, что и говорить. Остальное же… Ну подумаешь, поплачет с недельку, от силы с месячишко, а дальше как в пословице: «Стерпится – слюбится».

Впрочем, еще кто-то из античных мудрецов говаривал, что любви женщины следует бояться больше, чем ненависти мужчины, так что в какой-то мере я сам во всем виноват – недооценил Светозару вовремя, вот и… Хотя чего уж теперь – поздно сетовать, раньше нужно было вспоминать антиков и то, что женщина в своей любви, не достучавшись до бога, непременно обращается к дьяволу. И неважно при этом, где именно она живет – в Шотландии или в тихом Мценском уезде. Надо было в свое время внимательнее читать Шекспира и Лескова – одна леди Макбет у обоих чего стоила.