Царские врата
Шрифт:
–Дети… дети, уйдите… дети, не надо…
Алена схватила бутылку и, размахнувшись, швырнула ее об стену кухни.
Дикий звон, как взрыв, заложил уши, залепил глаза, губы, вывернул наизнанку лицо. Осколки посыпались Алене в грудь и живот. Один залетел в рот и поранил язык. Она выплюнула острое стекло.
Крики прекратились.
–Ушли… ушли…
Упала головой на руки, на стол. Застыла. По лицу текли пот и кровь.
Тонкий голосок прорезался рядом. Девочка.
–Тетя… не плачьте, тетя… вы же добрая, тетя…
Алена подняла кирпично-тяжелую
–Стой, – сказала Алена тяжело и грубо, тяжелым порезанным языком, – стой…
Девочка неслышно, тихо исчезла за дверью.
Иван пришел домой навеселе. Пьяная мать спит за столом в кухне, вокруг осколки валяются. Вот как, мать, мы с тобой сегодня оба загуляли, значит. С кем не бывает! Значит, так надо. Надо иногда немного расслабиться.
Он поглядел за корзину. А, это она его бутылку нашла, початую.
Легко, как девочку, поднял ее на руки. У него блестели глаза, раскосо, весело играли, взыгрывали. Тепло, запахом спирта, запахом мужчины, дохнул на мать, обдал ее жаром крепкозубой, молодой улыбки, светом обветренного, загорелого лица.
–Эх ты, моя родная…
Вынес мать на руках из кухни и тихонько, будто фарфоровую, положил на скрипучий диван.
Ее губы раскрылись в пьяной улыбке. Жемчужина зуба блеснула и покатилась сгустком света.
ФРЕСКА ДЕВЯТАЯ. ЗОЛОТО
(изображение золотой короны на Вратах)
Однажды шла Алена с работы мимо больницы, что неподалеку от ее дома была, на краю оврага. Она любила этот овраг, летом весь зараставший желтыми, как бабочки лимонницы, одуванчиками; любила стоять на мосту и глядеть вниз, в зеленую травную бездну.
Остановилась около двери в приемный покой. На каталке везли длинного как жердь мужика. Щеки цвета снега, губы синие, дрожащие. Он поймал отчаянным взглядом взгляд Алены.
«Да ведь он умирает».
Санитары замешкались у двери. Мужчина протянул руку к Алене. Она видела под тонкой простыней худые, ксилофонно торчащие ребра.
–Мне – страшно…
Алена шагнула к мужику, нашла и стиснула его руку.
–Я тебя не оставлю.
Санитар крикнул:
–Женщина, отойдите в сторону! Не мешайте!
–Я не женщина, – сказала Алена, продолжая держать мужика за руку, – я – родня.
–Ну если родня, так
–Я только что узнала, – Алена глядела в глаза санитару. – Вот прибежала.
–Тогда идите в приемный. Сейчас его положат, вы рядом с ним посидите. А то ведь приезжаем – а он дверь даже не может открыть, с дивана к двери ползком полз! Мы уж дверь ломать хотели, с понятыми! Родня!
Санитары катили каталку по коридору. Алена шла следом. Мужик из-под тяжелых век неотрывно глядел на нее. Гардеробщица кинула Алене больничный халат. «И бахилы наденьте! Грязь тут носите!» Алена нацепила на туфли синие бахилы. «Вот я по небу уже иду». Санитары вкатили каталку в палату, Алена вошла за ними, как тень.
Не видела докторов, не слышала голосов. Не уловила миг, когда его и ее оставили одних в палате.
–Сильная боль какая, – сказал мужик сухими губами, к Алене обращаясь. – Я думал, человек не перенесет такую боль.
Алена погрела его руку, как птицу, дыханьем.
Он тяжело, прерывисто вздохнул.
–Ты вот кто такая? Ты не уходи.
–Я не уйду, – сказала Алена. – А ты кто?
–Я-то? – Он облизнул пересохшие губы. – Человек. Если бы богом был – не умирал бы. – Попытался усмехнуться. – Но с тобой я не боюсь. От тебя… покой идет…
Попытался перевернуться на бок.
–Лежи на спине, – сказала Алена и удержала его за плечо, – не шевелись.
–Слушай… а может… ты доктор?
–Я тут нянечка, – неожиданно сказала Алена.
–Не врешь? – Глаза из-под синих, набрякших век обрадованно вспыхнули, просияли. – Я тебя каждый день увижу?
–Каждый день. И ночью увидишь. Я тут буду мыть полы по сто раз в день. Работа у меня такая.
Мужик улыбнулся. Между сухих губ проблеснул золотой зуб.
Алена наклонилась и поцеловала его жилистую, потную, крепкую руку.
Когда он уснул, Алена неслышно вышла из палаты и поднялась на верхний этаж, в кабинет главного врача. Главный рассеянно повел на нее глазами. Беспрерывно строчил на одной бумаге, на другой. Она, стоя прямо, как на параде, выговорила, глядя в далекое хмурое лицо:
–Я хочу работать санитаркой.
–Валяйте, – сказал главный, не отрывая глаз от бумаги, – нам няньки нужны. У нас их всегда не хватает. Идите оформляйтесь к старшей сестре.
На другой день она уволилась из конторы, где работала.
Она не спрашивала его имени; он не спрашивал, как ее зовут. Когда Алена входила в палату с ведром и шваброй, у него лицо светилось изнутри. Так переливается в бледном как смерть опале тусклый красно-желтый огонь. Она тщательно намывала полы в палате – из приемного покоя его перевели в четырехместную палату с большим и круглым, как карусель, окном, – потом, вымыв руки, садилась на край его койки, улыбалась ему, и он ей улыбался тоже. Губы его синели все гуще. Врачи говорили: сердце обречено.