Царские забавы
Шрифт:
Вечером, перед самой службой, встретив Марию, Григорий сказал:
— Ты вот что, Мария… Нынче ко мне в келью не заходи. Занедужилось мне тяжко. Один хочу побыть.
Мария неожиданно разрыдалась:
— Наслышана я о твоей хворобе! Наблюдала я давеча за тобой, другую ты себе присмотрел!
— Пустое несешь, Мария.
— Пустое, говоришь, а почто тогда на сестру Елену пялишься? Кобель ты старый, хоть рясой укрылся, а из-под нее все равно твой грех видать!
— Не беснуйся! — оборвал ее отец Григорий. —
Исполнив службу, отец Григорий вернулся к себе в келью. Дожидаться владыке пришлось недолго. Стук в дверь застал его, когда он снимал с себя золотую епитрахиль.
— Не заперто, входи, — живо отозвался старец. Елена осторожно перешагнула порог игуменовой кельи, как будто опасалась наступить на невидимые грабли. — Дверь за собой прикрой, дура. Не видишь, что ли, раздет я… засквозить может!
Елена затворила дверь, потом поставила на стол братину с квасом.
— Дуреха! Да не так дверь закрой, а на щеколду! Не ровен час, войдет еще кто.
Григорий, в одних портах и с огромным распятием на волосатой груди, подошел к столу, взял обеими руками братину и сделал несколько больших и судорожных глотков.
— А квасок-то хорош. Ядрен! Так и разжигает аппетит. — Монах осмотрел сестру Елену с головы до ног. Потом утер ладонью волосатый подбородок и бесхитростно поинтересовался: — Знаешь, зачем пришла?
— Ведаю, батюшка, — не поднимая головы, призналась девушка.
— Снимай тогда куколь, не люблю я подолгу ждать. Или тебе помочь?
— Не надо, батюшка, я сама справлюсь, — удивляла монахиня покорностью. — Вот только поначалу прощения у господа попрошу.
Игумен подошел к девушке и жесткими сильными пальцами уцепился за мягкий подбородок. В глазах у монахини он увидел бунт.
— Прощение просить дело нужное, а вот только гордыню подалее должна спрятать, — назидательно советовал Гришка. — Почто ее напоказ выставлять?! Ты со мной не торгуйся, я тебе не купец. Иди в угол к иконам, поговори с ними, может быть, наберешься от святых ума-разума.
Девушка отошла в самый угол кельи, где под потолком на деревянном кресте застыло страдающее тело Спасителя.
— Господь, помилуй меня, не дай свершиться грехопадению. Заступись за невинную душу, не оставь в беде непорочную девку, — шептали губы Елены.
— Помолилась? — спросил Гришка. — А теперь ко мне иди, ласкать меня станешь.
Елена подошла к нему и стала медленно стаскивать через голову куколь. Григорий наблюдал за тем, как обнажаются стройные длинные ноги, маленькая девичья грудь, полные плечи. Ох, хороша девка!
Монахиня сделала несколько шагов босыми ногами
— Вот ты и бабой стала, — просто объявил Григорий, поглаживая бедра монахини. — Только не реви, не люблю я этого! Все бабы через это прошли — и ничего, не померли! А если это случилось, то не обошлось без провидения господнего! — перекрестил старец грешный лоб.
Однако, вопреки ожиданию, Елена лежала необычайно спокойно. Глаза были сухи, словно дно помертвелого колодца. Низко, едва ли не над самым лицом, завис серый, в мелких трещинах, потолок.
— Как же ты в монахини отважилась пойти? — спросил, словно посочувствовал, Гришка. — Такая девица красная! Тебе бы с молодцом любиться да любиться… А ты в невесты божьи!
— Свадьба у нас с милым бала на Федорин день, а боярин в первую ночь к себе в опочивальню призвал. Мой милый воспротивился и к родителям меня своим отправил. А боярин за самоуправство до смерти его запорол. Не было у нас с ним брачной ночи… не успел он меня познать. А как милого моего не стало, так я в монахини решила уйти.
— Да, — протянул наконец монах. — Куда ни глянь, всюду страдания. Видать, не будет этому конца. Покаяться я хочу перед тобой, сестра… Ты уж прости меня. Мужу не досталась… от боярина пострадала, а здесь, в божьей обители, не убереглась.
— Бог простит, — равнодушно отвечала монахиня. — Пойду я… епитимья у меня.
— Господь с тобой! Снял же я с тебя епитимью! — подивился Гришка.
— А я ее сама на себя наложила, старец. За грех свой тяжкий.
Сестра Елена надела на себя куколь, аккуратно спрятала под платок густые русые волосья и молча оставила келью игумена.
Под самое утро владыка Григорий проснулся от громкого стука в дверь.
— Богохульник! Креста на тебе нет! Почто сестру Елену сгубил! Антихрист ты эдакий! Удавилась из-за тебя инокиня Елена!
«Неужно правда?» — содрогнулся Гришка.
Владыка надел рясу и подошел к двери, которая содрогалась от ударов и грозила сорваться с петель совсем. Было ясно, что от бабьего гнева не спасут даже стены кельи. Он отодвинул щеколду и предстал в проеме, сурово созерцая рассерженных сестриц.
— Во имя Отца, Сына и Святого Ду-у-ухааа! — запел торжественно владыка.
Старицы замерли, вслушиваясь. Монах поднял над головой крест и осенил им вошедших.
— Аллилуйаааа! — пел владыка.
Сестры, враз позабыв про свой гнев, поспешно перекрестились на руку, сжимавшую святой крест. Григорий, разглядев в коридоре среди многих сестер Марию, понял главное — не простит!
— Чего же вы хотели, старицы? — шагнул отец Григорий вперед, вытесняя стариц из тесного проема.
Владыка уже сумел приобрести над монахинями прежнюю власть.