Царский угодник. Распутин
Шрифт:
— А вдруг у него сердце прихватит?
— В том никакой нашей вины не будет. Позовёт на помощь — придём. А так... — Секридов красноречиво развёл руки в стороны.
Снизу тем временем пришёл младший филёр — напарник Секридова, вислогубый парень с неприметной внешностью.
— Ты чего? — воззрился на него Секридов.
— Холодно в подъезде. Совсем дуба даю в дворницкой.
— Ладно, садись. — Секридов подвинулся на лавке.
— Ну и бардак тут у вас, — оглядевшись, молвил младший филёр.
— Это не наше дело.
— А пошто
— Это тоже не наше дело. Говорят, сам приказал, — Секридов поднял глаза на потолок. — Сам!
— Господин полковник Комиссаров?
— Бери выше.
— Его превосходительство дядя Степан? — Так младший филёр, человек неопытный, звал Белецкого, и не только он звал, а и многие филёры персональной охраны.
— Ещё выше!
— Его высокопревосходительство господин министр Алексей Николаевич Хвостов?
— Выше, выше, ещё выше!
Что может быть выше Хвостова, младший филёр даже представить себе не мог, губы у него побелели от внутреннего холода, внезапно поселившегося в животе, — он и так замёрз, а тут стало ещё холоднее, — стукнул зубами, отвернулся от начальника, просунул руки под коленки и замер в согнутом состоянии, ожидая, когда к нему придёт тепло.
Малоросска вышла от Распутина также через двадцать минут, глянула поверх голов куда-то в угол прихожей:
— Приёма, похоже, больше не будет.
— Как так? — нетерпеливым шёпотом спросила блондинка — ей надо было вызволить своего мужа из армии и перевести в Петроград, в штабное ведомство генерала Янушкевича [46] , но сделать этого не мог даже сам всесильный Янушкевич. А вот Распутин мог.
— Машина находится во временном простое, железу тоже необходим отдых.
Из двери высунулся лохматый, с вытаращенными глазами Распутин, ткнул пальцем в малоросску:
— Эй, кудрявая! Как тебя зовут?
46
Янушкевич Николай Николаевич (1868 — 1918) — генерал от инфантерии, с 1914 г. начальник Генерального штаба. В августе 1915 г. снят с этой должности и получил назначение на Кавказ.
— Галина. Фамилию надо?
— Ну и... — Распутин, тяжело дыша, покачал головой, — автомобиль «напиер», шесть цилиндров! — И снова скрылся в спальне.
— А как же я? — обиженно выступила вперёд блондинка, — Григорий Ефимович!
Но Григорий Ефимович не отозвался, было слышно, как он пошуровал чем-то в спальне и затих. Секридов не выдержал, прижал к губам кулак, давясь смехом, прохрюкал что-то в него, потом отвернулся к стенке, затрясся, задёргал плечами, головой, всем телом — по нему словно пропустили электричество, Отсмеявшись таким странным образом, Секридов кулаком стёр слёзы с глаз, сказал Терентьеву:
— Первый раз в жизни вижу такое.
Младший филёр сидел с круглыми от удивления
Отдыхал Распутин недолго — не более получаса. Вышел из спальни босой, в нижней рубашке, в штанах с незастёгнутыми пуговицами.
— А где цыгане? — спросил он у Секридова. — Ты, сыщик, всё в этом мире знаешь... Где чернозадые?
— Цыгане на месте, Григорий Ефимович. Спят, поскольку им отдых потребовался.
— А чего это вас трое стало? — Распутин подозрительно сощурился.
— Да вот, малец снизу прибежал погреться, — Секридов обхватил младшего филёра одной рукой, — внизу у него зубы с зубами склеились от холода.
— А-а-а, — Распутин разрешающе махнул рукой. — А цыганам — подъём! Хватит прохлаждаться — веселиться будем! Дунька! — выкрикнул он зычно. — Неси сюда ведро с холодной водой.
— Зачем? — высунулась с кухни Дуняшка.
— Цыган будить будем.
Секридов с места не поднялся и цыган будить не пошёл, ему интересно было, что будет дальше.
— Счас! — взвизгнула Дуняшка. Ей тоже было интересно происходящее. — У меня как раз целый бак воды заготовлен, да самых краёв налит. Пхих! — Дуняшка скрылась на кухне.
— Не телись, — подогнал её Распутин вслед, — давай быстрее воду!
Дуняшка выметнулась с кухни через несколько секунд, держа в руках эмалированное ведро с водой. Распутин перехватил ведро. Сбоку к нему неожиданно подступила блондинка, спросила растерянным голосом:
— А как же я?
— Чего ты?
— Ну... — блондинка выразительно покосилась на дверь спальни. — У меня муж в беде.
— Выручим твоего мужа, — пообещал Распутин, — погоди. Сейчас только цыган разбужу. — Он подхватил ведро под тяжёлое днище, прошлёпал в комнату, где отдыхали цыгане, и с ходу окатил водой гитариста Иону и лежащего рядом старшего в цыганской труппе — седого, с лихо закрученными усами регента, а когда регент, ничего не понимая спросонку, вскочил и выдернул из-за голенища сапога короткий, с тёмным нечистым лезвием нож, почерневший от пота, Распутин с грохотом откинул от себя ведро и выхватил из кармана штанов деньги, много денег — тысячи, наверное, две, а может, и больше, швырнул регенту в руки:
— Держи! И не дуйся на меня!
Регент дуться не стал, сунул нож за голенище, отёр рукой мокрое лицо. Через пять минут цыгане уже бренчали на гитарах, а рослая, с крупными белыми зубами, похожими на перламутровые клавиши рояля, цыганка по имени Клавдия пела, будоражила кровь Распутину, маня его неведомо куда — в полынные, с горькими ветрами просторы:
Серьги, табор, кольца, бубенцы. Мчатся кони, кони-сорванцы, В голубую даль степей...