Царский угодник. Распутин
Шрифт:
— Нечистая сила есть нечистая сила, — сказал Пуришкевич, — гадит, даже когда отправляется в нети...
Из дворца вышел высокий сутулый человек — камердинер великого князя. Дмитрий Павлович, указав пальцем на распутинский бот, потом на ковёр, распорядился:
— Это сжечь! Чтобы следов не осталось.
Камердинер молча поклонился.
— Ковёр вытащить из машины сумеете? Он в нескольких местах прикреплён металлическими пластинами.
Камердинер кивнул и вновь молча поклонился — этот человек словно бы был лишён речи. Прислуга у великого князя была вышколена донельзя, своего хозяина понимала с полуслова,
Проницательный Пуришкевич засек некоторые мелочи, которые позволили ему сделать вывод, что прислуга князя была посвящена в заговор, о чём он не замедлил сделать запись в своём дневнике.
Паника началась примерно в десять часов утра семнадцатого декабря. Во дворец к Феликсу Юсупову явился полицмейстер Казанской части генерал Григорьев. Он недавно пошёл на повышение и из полковников превратился в генералы, его подчинённый городовой этого пока не знал.
Юсупов ещё спал. Набросив на себя халат, он прошёл в кабинет, извинился перед генералом за непротокольный вид.
— Это вы меня извините, князь, за визит в столь ранний час, — сказал Григорьев. — У вас вчера вечером случайно не был в гостях Распутин?
— Нет, — качнул головой князь. — Он вообще ни разу у меня не был. А что... случилось что-нибудь?
— Да. Святой отец исчез. И исчезновение его связывают с выстрелами, прозвучавшими нынешней ночью в вашем дворе.
Юсупов удивлённо поднял брови.
— К сожалению, генерал, у меня взбесилась собака... любимая, замечу, и... — Юсупов поднял два спаренных пальца, указательный и средний, прижатые друг к другу на манер ружейных стволов, дёрнул ими, как от выстрела, — её пришлось прикончить. Вы можете себе представить, генерал, сколько бы беды она наделала, если бы покусала людей?
— Собака? Это меняет дело. — Григорьев оживился. — Расскажите, пожалуйста, как всё произошло?
— Вы что, не верите мне, генерал?
— Верю. Но только у одного из ваших гостей, депутата Государственной думы господина Пуришкевича, было объяснение с городовым, в котором он признался, что убита не собака, а Григорий Ефимович Распутин.
— Опять этот Распутин! — с досадою воскликнул Юсупов, лихорадочно соображая, как быть, что же сказать генералу. — Да, у меня действительно ночью были гости, в том числе и Пуришкевич, которого вы только что упомянули... Был великий князь Дмитрий Павлович, ещё кое-кто...
— Кто? — быстро спросил генерал, почувствовав, что Юсупов на этом намерен ограничить список гостей. — А, Феликс Феликсович?
— На этот вопрос я не могу ответить вам, генерал. Ей-богу! Дело само по себе пустяковое, но, как я вижу, оно может принять серьёзный оборот. А мои друзья — люди женатые, семейные, они могут здорово пострадать. Так что, генерал, увольте! Пуришкевич же, объясняясь с городовым, действительно сказал, что убил Распутина. Сделал он это, во-первых, потому, что мы Распутиным звали собаку, а во-вторых, для него что Распутин, что собака — одно и то же. И он, замечу, в этом суждении не одинок.
Минут через пятнадцать Григорьев уехал, а Юсупов приказал привести одну из охотничьих собак, живших у него в пристройке, — длинноногую борзую, незаменимую на охоте, очень дорогую, — застрелить её и уложить на то место, где лежал Распутин.
Собаку
Едва Григорьев уехал, как позвонила Муня Головина, с которой Юсупов находился в самых добрых отношениях. Голос — высокий, натянутый, будто струна, со слезой.
— Что вы сделали с Григорием Ефимовичем?
— С Григорием Ефимовичем? С Распутиным, что ли? Что за странный вопрос? И вообще, что я мог с ним сделать? Ничего, естественно.
— Как? Разве он вчера не был у вас? — Голос Муни натянулся ещё больше.
— Нет.
— А императрица и Аня Вырубова считают, что он был у вас ночью и вы убили его.
— Нет. Чего нет, того нет, — проговорил озадаченный Юсупов — упоминание имени императрицы подействовало на него, — повесил трубку.
«Неужели вся раскрутка происходит из-за этих двух дураков, из-за городового и Пуришкевича? Ах, какая непростительная штука — откровения с полицейскими! Тоже мне, нашёл собеседника! Ну Пуришкевич!»
Он прошёлся неспешным шагом по всей ночной истории, вспоминая детали, мелочи, то самое, почти неприметное, на что в горячке мог не обратить внимания, а раз это было так, то внимание надо было обязательно обратить сейчас. Ошибки, конечно, были допущены, и их полно, но они не такие крупные, чтобы немедленно кидаться на их исправление, да и что можно исправить, когда всё осталось позади? «Может, кто-то из филёров притопал следом за нами прямо во дворец?» Откуда такая утечка информации? Только от городового?
Изнутри подкатила усталость, что-то холодное, вызывающее болезненные ощущения, в сердце лопнул колючий железный пузырёк и словно бы сделал дырку. Юсупов охнул и поморщился от боли.
Он ошибся, посчитав, что никто из «гороховых пальто», опекавших Распутина, не видел, как «старец» уехал к нему во дворец. Дотошный агент по фамилии Тихомиров это засек и следом за Юсуповым переместился с Гороховой улицы на Мойку. То, что произошло в бывшем винном подвале, он не видел и не слышал, да и не мог видеть и слышать, но зато он оказался свидетелем всего происшедшего во дворе... Это после телефонного звонка агента Тихомирова всполошился дежурный офицер полицейского участка, расположенного за Мойкой, на той стороне набережной, и прислал во дворец Юсупова старого служаку-городового.
Узел затягивался. Вскоре во дворец к Юсупову прибыли очередные незваные гости: петроградский градоначальник генерал Балк, командующий отдельным корпусом жандармов генерал граф Татищев, начальник охранного отделения генерал Глобачёв и директор департамента полиции Васильев [57] .
К этой поре Феликс Юсупов постарался окончательно прибрать, вылизать дом, вымыть с мылом ковры, уничтожить все следы, оставшиеся после Распутина, тщательно счистить с каждой каменной плитки, с каждой деревяшки, со ступенек и материи всякое, даже самое малое пятнышко, напоминающее кровь.
57
Васильев Алексей Тихонович (1869 —после 1917) — с 28 сентября 1916 г. по 27 февраля 1917 г. директор департамента полиции.