Царское дело
Шрифт:
— Какой еще Яремка? — спросил Маркел.
Ададуров ничего на это не ответил, а только приподнял шапку и немного склонил голову. На темени у него и в самом деле была небольшая плешь. Маркел молча кивнул. Ададуров надел шапку и прибавил:
— Но если тебя возьмут и ты станешь юлить и, паче того, на меня наговаривать, то я скажу, что платочек у меня украли, а то, что в платочке, отщипнул Трофим, когда государь еще не прибран был. Он же хотел отщипнуть, ты сам это слышал. Слышал, а не донес! И тебя за укрывательство на дыбу! И Ефрем там тебе не спустит! А Шкандыбин, который сюда прибегал и про лопаря выспрашивал, Ефрему еще и доплатит, чтобы тот тебя крепче сек. И засекут тебя! Так что не стой, Маркел, я помню, как тебя зовут, не стой, а беги в Подкопаево, к Домне, пока еще не поздно. Ну! — И он даже махнул рукой.
Маркел развернулся и пошел к двери.
— Вернешься, придешь и расскажешь, — сказал Ададуров.
Но Маркел на это даже головы не повернул, а как шел, так и вышел оттуда.
21
А дальше было так: тот самый жилец отвел Маркела вниз, к рундуку на первом этаже, и ждавший там Михайлушко повел Маркела обратно. Вначале было просто темно, а после опять стало душно, и Маркел подумал, что это они проходят мимо портомойни, значит, уже почти пришли. Так оно вскоре и случилось — Михайлушко остановился и вполголоса окликнул:
— Филя!
Филька не отозвался. Михайлушко еще немного подождал, а после гневно воскликнул:
— Ах, сучий сын!
И резко шагнул в сторону, толкнул невидимую дверь. Дверь отворилась. За ней горел свет. Михайлушко шагнул туда. Маркел вырвал нож из рукава, быстро шагнул за ним…
И увидел Фильку, который стоял возле открытого поставца и закрывал рот локтем. На поставце стояла чарка.
— Сучий сын! — еще раз сказал Михайлушко. — Разве так можно?!
— Это не я! — дерзко ответил Филька. — Я только что сюда зашел, а это уже здесь было.
— Тьфу на тебя! — сказал Михайлушко.
Филька, не глядя на него, спросил, обращаясь к Маркелу:
— Чего он лается?! Ему что, чарки жалко? Да я, знаешь, сколько своих чарок в него влил? И ни одной не жалко! А он эту пожалел… — И, опять повернувшись к Михайлушку, насмешливо прибавил: — Помирать тебе уже пора, а ты все за свое дрожишь!
— Я не дрожу… — начал было Михайлушко.
Но тут Маркел поднял руку и Михайлушко замолчал. А Маркел, глядя на Фильку, начал говорить:
— Нашел время, когда водку жрать. У нас, знаешь, сколько еще всяких дел сегодня? Нам еще надо на посад идти. Преспешно!
— На посад! — повторил Филька. — Какой сейчас посад?! Скоро ночь, ворота все уже закрыты. Да они с утра не открывались! Так, Михайлушко?
Михайлушко кивнул, что так.
— Вот и все, — сказал Филька. — А ты говоришь: дела!
И он опять потянулся за чаркой.
— Не тронь! — строго велел Маркел и поднял руку с ножом.
— Тьфу! — гневно воскликнул Филька, но чарки не взял.
Маркел опустил нож и сказал:
— Это не моя придумка. Это мне князь велел: пойти сегодня и узнать! А завтра прийти к нему и рассказать, где был дядя Трофим и что он там делал.
— Ну и?.. — спросил Филька.
— И я знаю, где он был! — не без гордости сказал Маркел.
— Где? — спросил Филька.
— Выйдем за ворота, там скажу.
— За ворота… — криво усмехнувшись, сказал Филька. — Михайлушко, да объясни ему, что это не Рославль, а это Москва, дубина! И это царев двор! И это царя хоронят. Да здесь, знаешь, сколько сейчас везде стрельцов понатыкано? Ты их здесь на воротах видел? И так по Кремлю сейчас и на стенах стоят, и на башнях! И пушки везде повыкатывали. Мышь теперь нигде не прошмыгнет, а ты «пойдем!», «пойдем!». Тьфу, деревенщина!
Маркел опять поднял нож и повернул его так, чтобы свет играл на лезвии. Филька презрительно сказал:
— Михайлушко, охолони его.
Михайлушко, повернувшись к Маркелу, сказал:
— Филя дело говорит: сейчас весь Стремянный полк не спит, а их полковой голова, как ошпаренный, туда-сюда бегает, приказы раздает. Я сам видел, как они одного подьячего остановили и, ничего не говоря, его сразу мордой в грязь и сапогами его, сапогами! Мимо шли люди, стали заступаться, спрашивать, тогда и их всех в грязь. И их тоже сапогами.
— Но дядя Трофим как-то вышел, — сказал Маркел.
— Так это когда было? Считай, прошлой ночью, — сказал Филька. — С того часа много чего изменилось. Да вот хоть бы Лука Иванович пропал.
— Какой Лука Иванович? — спросил Маркел.
— Голова Стрелецкого приказа, — ответил Михайлушко. — Утек Лука Иванович. Вместе с ключами и печатью. Федька Сазонов бегал, рыкал, аки лев: где Лука?! А нет Луки.
Маркел молчал. Михайлушко стал прибавлять:
— Федька Сазонов, голова Стремянного полка. Их слобода здесь, близко, в Занеглименье. Как только государь преставился, Богдашка Бельский свистнул клич, и они живо явились. И позакрывали сразу все ворота! Вот так! Покуда Борька Годунов расчухался, покуда своих людей послал, было уже поздно.
— Да и не дошли они, — с досадой сказал Филька. — Их на Фроловских перехватили. И повязали.
— Не всех! — сказал Михайлушко. — А кое-кто, говорили, ушел.
— Ну, может, и ушел, — не стал спорить Филька. — Да только теперь чего? Богдашка с Федькиным полком Кремль крепко держат и никого сюда не пустят. Я сам видел: уже все пушки на раскаты выкачены, и пушкари при них стоят, и фитили у них у всех зажженные. Только стреляй! А годуновские стрельцы еще в Замоскворечье, в слободе.
— Они еще не годуновские, — сказал Михайлушко.
— Будут годуновские, — ответил Филька. — Годуновская мошна бездонная. Всех купит! А это девять полков. А у Богдашки один.
— Зато на стенах! — радостно сказал Михайлушко. — И с пушками!
— У замоскворецких тоже пушки есть. И добрые дружки найдутся, и эти дружки им ворота откроют.
— Не откроют! А если и откроют, то будет поздно. Богдашка к тому времени сосунка на трон посадит.
— Не посадит! — почти крикнул Филька. — Не по закону это!
— По закону! — заревел Михайлушко. — Богдашка говорил, что по закону, что государь сам говорил, что Федька-царевич умом слаб, нечего ему на царстве делать, а посадите лучше сосунка, а при нем, пока он сосунок, поставьте моего Богдашку.