Царствие Хаоса

Макинтош Уилл

Я начинаю различать черты его лица, замечаю морщины и мешки под сияющими глазами. Плотно, до белизны, сжатые губы, бороду с проседью. Конечности ритмично подрагивают в такт биению сердца в щуплой груди.

Позже я узнаю, что человека зовут Фьовани. Он мой отец. Это слово наиболее точно описывает его роль в моем появлении на свет.

Затаив дыхание, он удивленно меня разглядывает.

— Privet, — говорю я. Человек падает без чувств.

Не раздумывая, я выбрасываю руку вперед и хватаю его за плечо. Его ресницы подрагивают, голова безвольно падает, как приспущенный парус. Я впервые вижу то, что должно называться моей кистью руки.

Конструкция из латунных стержней, покрытая эластичной телячьей кожей. Только сейчас приходит понимание, что в этом мире я всего лишь вещь. Не такая, как кукла с авторучкой, которая осознает себя не более, чем ручей, стекающий по склону. Более совершенная. Но все же не созданная из мягкой плоти, как человек передо мной.

Каким-то образом я существую. И, должен сказать, существовать довольно непривычно.

Кажется, я начинаю осмысливать, как это происходит. Снаружи находится мир, воспринимаемый посредством зрения, слуха и других органов. А где-то внутри увиденное и услышанное складывается в более мелкую и простую картину мира, который в действительности крайне сложен и неизведан. Опираясь на эту упрощенную картину, я принимаю решения.

Например, решаю поймать отца за плечо.

Старик медленно оседает, удерживаемый моими металлическими пальцами. Он роняет подбородок на грудь; лицо закрывают пряди седеющих каштановых волос. Я спас его от падения на острые инструменты, разбросанные у моих ног. Комната с низким потолком — мастерская — освещена множеством свечей. Над головой нависают грубо отесанные деревянные балки, дальний конец комнаты утопает во мраке. На многочисленных столах разбросаны куски металла, веревки, деревянные миски с неизвестным варевом, грязные ложки, всевозможные пузырьки и пробирки.

Каким-то образом я знаю эту мастерскую.

Посреди этого хаоса виднеются незавершенные части тела. Массивные торсы с ребрами из китового уса, начиненные шестеренками и резиновыми венами из гуммиластика. Не то мастерская, не то утроба.

Я сажусь и бережно укладываю старика на пустую конторку.

Теперь я вижу, что лежу на длинном деревянном столе. Кукольная девочка слепо улыбается в темноте, строча свое послание. Ручка громко царапает жесткую бумагу.

Мы с ней состоим в родстве.

Мое тело подобно мужскому. Длинные смуглые ноги, покрытые сотнями тускло мерцающих заклепок. Вместо кожи — полоски кованного серо-золотистого металла, закрепленного на массивном каркасе. Сквозь прорези на верхней части бедер видно сплетенные металлические тросы, туго натянутые на зубчатых колесах.

Каждое мое движение сопровождает механический стук.

— Привет? — бормочет старик. — Сын мой?

Узловатые пальцы обхватывают мое запястье. Я ощущаю слабое тепло его ладоней. Чувствую теплую кровь, несущую по жилам жизненную энергию. У него другая кожа. Другое сердце. Во мне нет крови. Я не похож на отца. Он человек, а я — нечто иное.

— Так ты ожил? — восклицает он. — Наконец-то.

— Кто ты? — Я отпускаю его плечи.

— Я Фьованти Фавури Романти Чимини, но можешь называть меня Фаво. Я последний механик царя Петра Алексеевича. Знаток древнего искусства автоматов и блюститель его наследия. Преемник великих алхимиков, опередивших свою эпоху. Хранитель тайн прошлого и будущего. И, если верить жене государя, императрице Екатерине Алексеевне, сам дьявол.

— Последний механик?

— Десять дет назад император тайно посетил Голландию, Англию, Германию и Австрию и нанял к себе на службу сотни судостроителей, живописцев и механиков. Нашей группе он поручил особое задание. При помощи уникального артефакта из прошлого нам предстояло создать… тебя! Но императрица

не верила в успех мероприятия. Это было давно. Всех моих соратников давно выслали в Сибирь. Теперь я влачу одинокое существование во тьме и в страхе скрываюсь от нее.

С его губ слетают брызги слюны.

— Но ты ожил! — Он хватает со стола молоточек. — Ожил и разговариваешь! А ты меня видишь? Расскажи, что ты видишь вокруг!

— Комната. Человек. Механизмы.

— Точно. — Он легонько стучит меня по груди и прислушивается. — Безупречно. Совершенная рецептура. Древние тексты не лгут. Артефакт обладает силой.

Смысл его бормотания мне недоступен. Вытянув вперед руки, я сжимаю кисти в кулаки и ощущаю твердый металл пальцев. Сжимаю сильнее, почти до предела — и чувствую, как напрягаются внутри шестеренки. Сбрасываю со скамейки ноги и царапаю пол деревянными пятками.

Я встаю, едва не упираясь головой в низкий потолок.

Фаво исчезает во мраке. Через миг он возвращается, таща перед собой высокую золотистую раму. Старое латунное зеркало скрипит о пыльный деревянный пол и мерцает в свете свечей. Фаво становится напротив, подпирая зеркало, и бросает на меня испытующий взгляд.

Я чувствую его страх.

— Посмотри на себя, — шепчет он.

Выпрямившись в полный рост, я вижу на латунной поверхности свой темный силуэт. Я худой и высокий. Очень высокий. Лицо, подобное человеческому, — из телячьей кожи, кое-где покрытой твердым воском, в обрамлении каштановых кудрей, глаза большие и темные. Нижняя губа немного искривлена. Одежды на мне нет. Грудь и ноги покрывают тонкие металлические полосы, под которыми кое-где аккуратно натянуты отрезки телячьей кожи. Тело золотисто-смуглое, сильное, конечности длинные. При виде блеска в своих глазах я понимаю, почему Фаво боится.

— Сын мой? — повторяет он.

— Да, — отвечаю я.

— Назови первооснову, — требует он.

— Первооснову?

Мой голос исходит откуда-то из глубины грудной клетки. Там находится некий механизм — меха, которые сокращаются и выдувают воздух в горло и между зубами. Кажется, что мой голос состоит из множества голосов. Я намного крупнее и мощнее старика, стоящего передо мной.

— Да, — шепчет он. — Она в твоем сознании. Прислушайся к нему и назови мне первооснову. Первое слово, которое ты узнал. Что это за Слово?

Непреложная истина заключена в пределах моего тела — в твердости моей плоти и силе моей хватки. Я проникаю в глубины сознания в поисках ответа на вопрос Фаво и ощущаю другую истину — еще более нерушимую. Это истина знания, истина единственной цели, намертво впечатанной в мой разум.

Все мое существование зиждется на Слове.

Я заглядываю старику в глаза и чувствую, как скрипит жесткая кожа моих губ, когда я впервые произношу Слово вслух.

— Pravda. Я — правда.

Великая европейская равнина, 1725 г.

Ладошка Елены трепетной птичкой касается моего плеча.

— Беги, — командую я, и птичка взмывает в воздух.

Главный драгун уже рядом. Я не отвожу глаз от спрятанных в траве лезвий. Прямо на меня движутся мускулистые ноги черного коня. Остановившись, всадник даже не снисходит до разговора со мной. Слышится только шелест обнажаемого клинка и скрип доспехов.

Драгун взмахивает шашкой, и из его груди вырывается вздох — диафрагма механически выталкивает воздух от напряжения. Я бросаюсь к коню; мои длинные руки нашаривают в траве рукоятки кинжалов. Шашка свистит мимо. Стоя на коленях, коротким клинком я рисую на животе скакуна длинную красную линию. Падаю на спину и отскакиваю в сторону, наблюдая удивленное лицо всадника.