Царствие Снегиря
Шрифт:
– Но я не знаю…
– А я тебе помогу, только и ты мне помоги.
– Но как, товарищ майор?
– А ты подумай, ведь контрразведка – это как разведка на поле боя. Это умение видеть то, чего другие не заметят. Вот перед боем, ползет разведчик на передний край и смотрит в бинокль. Смотрит, смотрит, и замечает три танка замаскированные под копны соломы, три пулеметные точки под кустами и блиндаж, под бурт картофельный замаскированный. А другие бойцы смотрели – смотрели и ничего не заметили. На то он и разведчик! Так и в контрразведке. Простые наши товарищи по пять раз на дню шпиону замаскированному
– Понял, товарищ майор.
– Так ты и подумай, кто как тебе кажется – не наш человек? На кого из своей роты ты больше думаешь?
– Я не…
– Только я тебе еще вот что скажу, – майор начал неприятно раскачиваться на задних ножках стула, так что тот жалобно поскрипывал всеми своими терзаемыми шипами и шурупчиками, – если не скажешь теперь же, кто в роте шпион, мы тебя в шпионы запишем. И биографию подходящую подберем. Понял?
– По… По…Понял, товарищ майор…
– Так на кого думаешь?
Колька напрягся, он почувствовал такой прилив крови к лицу, что казалось оно лопнет сейчас же и забрызгает весь кабинет.
– Я тебе еще больше помогу, уж больно ты мне нравишься, – сказал майор.
Продолжая скрипеть и раскачиваться, – вот капитан Одинцов, как он тебе?
– Капитан? – переспросил Колька.
– Ну да, капитан… Он как по твоему, наш человек или не наш?
– Мне…я…ну…
– Ну че ты мямлишь, в самом деле, мне что за тебя самому написать, мол капитан Одинцов замечен мною, сержантом Жаробиным в том, что во время выезда батальона под Коломну, вывел двоих дезертиров через оцепление и отпустил. А когда батальон в ноябре сорок первого стоял в оцеплении на Филях, капитан Одинцов подбирал немецкие листовки, которые сбрасывал самолет и говорил, что де пригодятся в плен сдаваться… Так было?
– Так, так было…- глупо улыбаясь ответил Колька.
– Ну тогда пиши.
И Колька начал старательно выводить на чистом листочке текст следующего содержания: "В отдел контрразведки СМЕРШ шестой дивизии НКВД товарищу майору Свечкопалу от сержанта Жаробина. Донесение. Мною установлено, что капитан Одинцов…есть шпион и немецкий агент…" – Длинно то не пиши, – уже деловито сказал майор, – в двух словах, как я тебе там сказал, два эпизода – с листовками и с дезертирами… У нас на него еще показания имеются…
В роту Колька шел как оглушенный. Вроде и хорошо – послезавтра на курсы командирские команда отправляется. Говорят, что в Омск – это в Сибири на реке Иртыш. Всего два месяца, и он Колька уже будет младший лейтенант… А если с отличием кончит – то целый лейтенант! И вроде все по хорошему! Ведь если майор Свечкопал говорит, что у него на капитана Одинцова есть и другие донесения, значит и правда Одинцов – враг. И нечего тут нюни распускать! Война идет! И он Колька ничего плохого не сделал. Только органам нашим помог. А наши органы – они не ошибаются.
При подходе к казарме нос к носу столкнулся с капитаном Одинцовым. Тот нежно за локоток поддерживал старшего военфельдшера Любочку. Она держала в руках букетик полевых колокольчиков и задумчиво улыбалась.
Колька так опешил, что даже не козырнул…
– Ты чего это сержант
– Виноват, товарищ капитан, – выпалил Колька и густо покраснел.
4.
Бастрюков сидел, как говорится, тяжело. Невзлюбила его братва, и все тут. Охрану лагеря нес батальон "Долгопруднинских" из дивизии "Малюта Скуратов", и он – Бастрюков, что то им сразу не глянулся.
Формально в лагере неуставных отношений не было. "Перики" все подобрались "по одной теме" – бизнесмены, нагрешившие перед Родиной не в особо крупных, а так – средние. Вот и соседями Бастрюкова по комнате были пятеро перевоспитуемых примерно одного возраста, отбывавшие кто за что: за грех коммерции или даже как было написано в делах: "за идеологические ошибки и развращение народа". На соседней с Бастрюковым кровати покорно отбывал срок бывший директор музыкальной радиостанции, которому тройка впаяла два года "за идеологические диверсии и шпионаж", а в углу у зарешеченного окна, уже год как отдыхал бывший редактор эротического журнала. Был тут еще и один директор турфирмы, и один коммерсант, возивший из Дагестана водку с коньяком и еще один пацан – попавший вроде как и ни за что, потому как в период катаклизма нигде не работал, а жил на иждивении сестры – крупной бандарши, заправлявшей тремя ночными клубами, казино и дискотеками.
По прибытии Бастрюкова в лагерь, начальник с четырьмя кубарями в левой петлице, узнав что тот при катаклизме занимался автосервисом, направил новенького "перика" отбывать курс трудового воспитания в автомастерские. Но не начальником боксов, а простым автослесарем – гайки крутить под подъемником. И тут сразу как то все не пошло. Сперва одному долгопруднинскому – коренастому унтеру с одним кубиком в петлице не так помпу на "ниве" поставил. Шкив с перекосом что ли попался, подшипник через неделю снова разлетелся и тосол вытек, где то по дороге…
Унтера притащили на тросу и тот прижав Бастрюкова к бетонной стене бокса, долго бил его своими железными кулаками в пояс – туда где печень и селезенка. А потом через пару недель и вообще катастрофа случилась, в электроцепи уже подвешенного на подъемнике "мерседеса", того на котором ездил командир первой роты долгопруднинских по кличке Рыба – офицер с тремя кубиками и широкой полоской в петлице – Бастрюков за год все никак не мог выучить их тарабарские звания "утерштурм-обергроссбанн…" – вобщем у этого мерседеса случилось короткое замыкание в цепи. И он сгорел.
Бастрюков то был здесь абсолютно не при чем, "мерс" этот сгорел бы и в другом месте… Но долгопруднинским нужен был козел отпущения. Бастрюкова с его напарником – Толяном – бывшим директором радио, подвесили за руки в спортивном зале, и два дня лупили вместо боксерской груши. Толян потом так и не отошел.
Провалялся два месяца в больнице, операцию ему сделали, а потом и схоронили неподалеку.
А Бастрюков – ничего. Живучим оказался. Месяц лежал – не вставал, а потом, потихоньку, потихоньку… Но служба уже не пошла. Заприметили его долгопруднинцы.