Цель – Перл-Харбор
Шрифт:
Нойманна внизу не было.
И никого из его группы не было, во всяком случае, Торопов их не заметил.
Люди-люди-люди-люди…
Голова у Торопова на миг закружилась, он оперся о парапет. Внизу был пляж, берлинцы загорали и купались. Играли в мяч. Мужики, как положено, пялились на женщин, хотя купальники у тех особой завлекательностью не отличались.
Солнце отражалось от поверхности озера, больно било по глазам. Торопов прищурился – по блестящей глади скользили десятки лодок.
Лодок…
Торопов закрыл глаза.
– …Вот здесь останови, – сказал Нойманн. Пауль вывел машину из потока, затормозил у края тротуара. – Встречаемся у лодочной станции.
Точно. Нойманн назначил Паулю встречу возле лодочной станции. Не сказал – у той самой станции, не уточнил, возле какой именно станции. Возле лодочной станции…
Торопов оглянулся, посмотрел вправо, влево, вытянув шею.
Озеро небольшое, сколько тут может быть лодочных станций? Одна? Максимум две. Ну, три или даже четыре – он что, не сможет их обойти? Ведь Нойманн не случайно назначал встречу на русском языке, мог же буркнуть на немецком, а сказал…
Точно.
Вот что все время беспокоило Торопова, зудело в мозгу, но никак не выползало наружу. За все время при Торопове Нойманн ни разу не заговорил с подчиненными по-немецки. Ни разу.
Тогда, на пустыре, после пролета дирижабля, Нойманн отдавал Паулю указание на русском. Только с хозяйкой дома он говорил по-немецки. А остальные… Торопов попытался вспомнить, говорили ли с хозяйкой Пауль и Краузе, и не смог. Не было такого. Они здоровались с ней, благодарили – и все. Никаких вольных разговоров при Торопове. А без него?
Они тоже не знают немецкого? Все эти «гутен морген» и «данке» даже Торопов освоил. Был один раз обмен информацией по-немецки. В машине, когда вывозили Торопова из Уфы и чуть не попали под проверку на дороге. Нойманн что-то спросил, Пауль сказал что-то о полиции… или шуцмане… Торопов еще смог понять общий смысл короткого диалога. И все. Дальше только по-русски, даже когда Краузе что-то возмущенно говорил об интеллигенции, обожающей тайную полицию.
И что это значит?
Лодочная станция прозвучала случайно? Зачем? Пауль наверняка помнит место встречи. Мобильников у них нет, приходится обо всем договариваться заранее и точно выполнять договоренность. А Нойманн сказал «лодочная станция». Вслух сказал… Для Торопова сказал, точно.
Проверка на сообразительность?
Хватит ли ума у русского, чтобы выкрутиться из этой ситуации?
Хватит. Если это проверка – то хватит.
Торопов еще раз посмотрел на лодки. Откуда-то они выплывают? Если станция рядом, то можно заметить, как лодки плывут от берега и направляются к нему.
Кажется, вот там, слева.
Торопов поправил фуражку, надвинул ее на глаза, так, чтобы защититься от солнца.
Не спеша, прогулочным шагом. Не забывать козырять встречным офицерам. Еще бы разбирать, кто из них старше по званию…
Проходивший мимо мальчишка в форме гитлерюгенда выбросил руку в приветствии и провозгласил «хайль Гитлер», Торопов поднял руку в ответ и похолодел – а вдруг еще не принято офицерам вот так салютовать? Для вермахта обязательное партийное приветствие ввели в сорок четвертом, после покушения, а в тридцать девятом СС и СД вполне могли на улице козырять… Чертов молокосос!
Но с другой стороны, нельзя не признать, что с воспитанием молодежи в Третьем рейхе все очень хорошо. Даже великолепно. В Рашке двадцать первого века такое себе и представить невозможно.
Торопов усмехнулся – он впервые назвал Россию Рашкой. Сам назвал, а раньше в Сети этого ублюдочного названия Великой Родины ему хватало, чтобы вступить в конфликт, устроить свару с оскорблениями и обвинениями в непатриотичности и русофобии. Ничего, скоро и в Рашке будет наведен порядок. Очень скоро.
А лодочной станции все не было.
Торопову очень хотелось пить, пот пропитал сорочку, стекал по спине и по лицу, приходилось стирать его платком со лба и щек. Очередной оркестр, будто специально, начинал играть «Воздух Берлина», как только Торопов к нему приближался.
Где ж эта лодочная станция?
И пить. Пить хотелось особенно сильно, когда рядом – множество кафе и просто столиков с напитками. Холодными, в запотевших стаканах. Просто подойти и сунуть пятерку? А продавец попросит мелочь, у него не будет сдачи, как это принято у торговцев всех наций. И что тогда?
Нужно было идти вправо, в противоположную сторону.
Торопов прикрыл глаза ладонью, взглянул из-под нее на озеро. Сколько до противоположного края? Ну – километр. Полтора. Озеро круглое, длина окружности два пи эр. Эр – радиус, умножаем на три и четырнадцать сотых… и на два… сколько получается? Мозги совсем не работают. Километров пять-шесть, если обходить озеро полностью.
Очень хочется расстегнуть китель, но для этого нужно снять ремень, а это уже вопиющее нарушение формы одежды. Даже не зная германского устава или правил ношения формы, Торопов прекрасно сознавал, что привлечет внимание подобной небрежностью. Цепляются патрули к офицерам СД? А полковники могут им делать замечания?
Ни то ни другое совершенно не привлекало Торопова.
Белые туфли запылились, потеряли блеск. Торопов оглянулся по сторонам, отошел к дереву и быстро протер носки туфель ладонью. Пыль, смешавшись с потом на руке, превратились в комки грязи, пришлось обтереть ладонь о ствол липы.
Оркестр пожарных доиграл «Воздух Берлина», сделал паузу, и Торопов услышал, как неподалеку прозвучал странный жестяной голос.
Торопов оглянулся, замер. Слов он не понял, но интонации и тембр были знакомыми. Старый жестяной громкоговоритель. «Не заплывать за буйки», «Соблюдать правила поведения на воде»… В детстве мать его возила на море, Андрюшик Торопов стоял и зачарованно смотрел на раструб, из которого вылетали слова.
Это, конечно, мог быть спасатель на пляже. Но ведь на лодочной станции точно должен быть такой мегафон.