Цель – Перл-Харбор
Шрифт:
Орлов отвел взгляд от Торопова.
– Так лучше, – засмеялся Игрок. – Вы решили, что он не выдержит испытания, запаникует, и у вас… и у меня не останется выбора, кроме как пристрелить господина обер-штурмфюрера прямо посреди воскресного Берлина. Так?
– Так.
– И вероятность такого замечательного исхода все еще велика, по-вашему?
– Да.
– Я, пожалуй, верну вам оружие. У вас в голосе и во взгляде столько уверенности и решимости… Мы же знаем, что вы не станете нарушать данного мне слова. Вы будете стрелять только в том случае, если этот господин начнет метаться, привлечет к себе внимание… – Игрок незаметно передал Орлову пистолет. – Но если вы попытаетесь свое обещание нарушить, то за это ваше решение заплатят совсем другие люди. Ваша группа, например. Всеволод Залесский. Да я просто не стану вмешиваться в проблемы истории. Не будет удара по Перл-Харбору – и пожалуйста. Мне даже интересно будет взглянуть, как все обернется. А вдруг будет лучше? Вы такую возможность исключаете? Я – нет.
Торопов нервно оглядывался по сторонам, было видно, как пот стекает по его щекам.
– Проблема Перл-Харбора будет решена так, как того хочу я, – сказал Игрок. – И таким способом, который предложил я. Она будет решена, я вам это обещаю. Результат будет получен…
– А способ?..
– А способ не имеет значения, любезный Даниил Ефимович. Кстати, должен признаться, что ваши дополнения к моему плану, похоже, окажутся весьма полезны. Даже эти ваши летчики… Они могут быть уместны. Они прекрасно дополнят ту информацию, что есть у нас. Ну, и менталитет этого времени – психика и психология людей сороковых годов двадцатого века – для меня, например, не совсем понятен. Да и для вас, наверное. Все эти метания между долгом и семьей, между личными симпатиями и служебными обязанностями – просто Шекспир какой-то… Просто Шекспир. Если здесь все пройдет нормально, я не буду возражать против включения этих ваших страдающих летчиков в группу по решению проблемы. Что смотрите на меня удивленно? Думали, я не знаю о вашей небольшой тайне? Вы еще не привыкли к тому, что я знаю много разных странных вещей… Я коллекционирую чужие тайны.
– А вы ведь уже знаете, как все произойдет, – сказал Орлов. – Знаете, как будет решена проблема с Перл-Харбором.
– Только сейчас сообразили? – усмехнулся Игрок.
– Только сейчас.
– А ведь и вы уже знаете… догадываетесь, как эта проблема будет решена. – Игрок наклонился через стол к Орлову. – Признайтесь, что догадываетесь! Вам не нравится способ, но ведь никто и не обещал, что вкус лекарства будет приятен.
– Я ничего не…
– Естественно. Вам самому не противно врать, господин поручик? Полагаю, что вы не дословно угадали тот план, который еще предстоит придумать, но основные его детали вы уже чувствуете. И вам неприятно, что вам придется замараться. Вы и к Сталину зачастили по этой причине…
– Что значит?..
– А то и значит, что он это понял, и вы это поняли. Вам очень хочется, чтобы он придумал выход, без вашего участия придумал. Без моего участия. Вы ему все подробно рассказали, предупредили. Он же великий человек, он все сам может придумать… А он не придумывает. Он ждет, пока вы наконец предложите ему свой вариант. К нему столько народу приходило, приходит и будет приходить с такой вот тайной надеждой, что он сам все поймет, сам все придумает и возьмет ответственность и кровь на себя. Он это скрытое желание посетителей чувствует на расстоянии. С ходу. Кому-то он помогает. Но вам…
– Почему мне он не поможет?
– Он поможет, что вы? Он выполнит все ваши просьбы, но брать на себя что-то вместо вас – не станет. Именно потому, что вы – это вы. Вы такой смелый, такой могущественный! Вы умеете путешествовать по времени, вы можете организовать встречу Черчилля с Рузвельтом, заставить толстяка вспомнить молодость и отправиться вместе с вами в «воронку»… Вы не боитесь Сталина, вы, простите, хамите и дерзите ему в лицо, а он таких вещей не прощает. Он чувствует, как вы мысленно молите его все сделать самому. Он бы и мог, но знает, что вы и сами справитесь – вы же из будущего пришли, из того, в котором американский флот был искалечен седьмого декабря сорок первого года. И он чувствует, что на вас кто-то давит, кто-то стоит за вами и управляет… Я ведь управляю вашими действиями, Даниил Ефимович? Ведь вам только кажется, что вы способны на что-то влиять. И вы будете выполнять мои приказы не из страха смерти или наказания. Вы даже смиритесь с гибелью своих друзей. Но вы никогда не позволите мне привлечь на ваше место такого, вот, например, мерзавца. Правда? Можете не отвечать, – со смешком сказал Игрок. – Можете мне не отвечать. Кстати, кажется наш подопытный обратил внимание и на нас.
23 июля 1939 года, Берлин
Торопов посмотрел на часы. Если даже у Нойманна проблемы с кишечником, то и в этом случае он отсутствует слишком долго. Что-то случилось?
Черт-черт-черт-черт… Куда он мог подеваться? А если он вообще ушел? Или просто умер на толчке в сортире? Напрягся, сосуд в мозгу лопнул… Или тромб оторвался… И сейчас мертвый штурмбаннфюрер СД лежит весь такой белый на кафельном полу в чистом немецком туалете, вокруг суетятся люди, вызвали «Скорую» или сразу труповозку…
Да нет, вряд ли.
Если бы стряслось нечто подобное, то в первую очередь прибежали бы к попутчику штурмбаннфюрера, к обер-штурмфюреру, сидящему за столиком. Прибежали бы, сообщили, что возникли проблемы. А обер-штурмфюрер, весь такой правильный, чистенький и отутюженный, ни хрена бы не понял из взволнованного рассказа официанта. Не знает господин обер-штурмфюрер немецкого языка. И удивленный официант вызвал бы полицию, полицейские замели бы обер-штурмфюрера, отвезли бы в гестапо, никак не меньше. И вот там…
Черт. И еще миллион раз – черт!
Торопов оглянулся по сторонам – люди веселились и отдыхали. Кавалеры подливали дамам вино в бокалы, дети счастливо визжали при виде мороженого в чашечках, звучал чертов «Воздух Берлина» – всем хорошо. Все довольны жизнью.
Двенадцать тридцать пять.
Проходивший мимо официант что-то спросил, Торопов, стараясь вести себя естественно, небрежно покачал головой. Официант поклонился и ушел.
Ладно, еще полчаса он не станет лезть с расспросами. Пусть даже час. Пусть – поверим в невозможное – удастся просидеть за столиком до закрытия. А дальше? Что дальше? Снова полиция – гестапо – допросы?
Встать и выйти из ресторана? И куда прикажете идти? Он ведь даже дороги не знает обратно, в ставший привычным домик. Его везли на машине, а он, замечтавшись, даже не попытался запоминать маршрут.
А если бы запомнил? Пешком идти? Они ехали почти сорок минут. Неблизкий путь, да еще и при том, что можно заблудиться и невозможно ни у кого спросить дорогу. Обер-штурмфюрер, спрашивающий совета на русском языке? Или на ломаном английском? Еще смешнее.
Но пусть – он приходит в дом, добирается туда каким-то образом, а его там никто не ждет. Хозяйка делает круглые глаза и отказывается открывать дверь. Или начинает вопить, призывая на помощь соседей и участкового шуцмана. Невозможно? А исчезновение Нойманна – возможно? Ушел специально? Смысл? Какой в этом смысл?
Ровно час по берлинскому времени.
Недоеденное мясо остыло, салат заветрился, а сок в бокале стал теплым. Нужно уходить. Как? Он должен заплатить за еду – за свою и за Нойманна. Можно просто встать, оставив на столике деньги. Помахать рукой официанту и указать на деньги. Мне некогда с тобой болтать, сдачи не нужно и все такое…
Вопрос в том, сколько нужно оставить? Ладно, если он оставит слишком много. В конце концов, у него может быть праздник, возникло желание осчастливить еще и официанта… Немцы подвержены такой русской эмоции?