Цель – Перл-Харбор
Шрифт:
Было в старшем лейтенанте что-то располагающее, вызывающее доверие и даже симпатию с первого взгляда. Вот к таким людям Сухарев всегда относился настороженно. Так ему советовали инструктора, так научила жизнь.
– Я случайно увидел твой рапорт… – Старший лейтенант снова улыбнулся, на этот раз виновато. – Так, глянул, заинтересовался…
Как же, подумал Сухарев. Случайно увидел рапорт в особом отделе гарнизона. Краем глаза.
– То есть ты настойчиво требуешь наказать капитана Костенко…
– Я требую, чтобы его вопрос решил трибунал, – твердо произнес Сухарев. – И только он может определить вину капитана Костенко.
– И что показательно, – поднял указательный палец старший лейтенант. – Капитан Костенко пять минут назад вот на этом самом месте сказал приблизительно то же самое. Такое трогательное единодушие у обвиняемого и обвинителя… И похоже, обоим наплевать на дальнейшую судьбу семьи капитана Костенко.
– Мне… – начал Сухарев и замолчал, когда старший лейтенант хлопнул ладонью по столу.
– Значит, ты у нас борец за справедливость…
23 июля 1939 года, пригород Берлина
Они долго петляли по улицам Берлина, Торопов все время оглядывался назад, пытаясь рассмотреть через заднее окно, не преследует ли их кто-то. Ничего подозрительного не заметил. Но это была ерунда, главное – Нойманн сказал, что «хвоста» нет.
Нойманн в этом деле специалист, с облегчением подумал Торопов, он и сам не захочет вляпаться в историю. Если Торопова хотят похитить, то уж самого Нойманна и его группу просто пустят в расход. Кто бы за Тороповым ни охотился, лишние свидетели ему не нужны.
Или нужны, поправил себя Торопов, подумав, кто-то ведь должен рассказать о методике перемещений во времени. Как-то они эти свои «воронки» находят, определяют, где они откроются и куда выведут.
Пока машина колесила по Берлину, Торопов задал вопрос Нойманну по поводу перемещений, тот, вопреки обыкновению, не отмахнулся, не перешел на оскорбления, а стал рассказывать четко, точно, лаконично… Правда, не все.
О том, что «воронки» открываются и закрываются произвольно, их нельзя открыть, закрыть или запрограммировать – Нойманн сказал. О том, что перемещение ограничивается весом пересылаемого объекта и слишком объемный объект «воронка» может не пропустить – рассказал; о том, что иногда приходится перемещаться в несколько прыжков, преодолевать большие расстояния пешком, от «воронки» до «воронки» – рассказал. А о том, как же все-таки они выясняют расположение «воронок» и время их открытия-закрытия – промолчал. Торопов попытался уточнить, но тут Нойманн засмеялся и сказал, что слишком любопытные люди долго не живут.
Пауль хмыкнул неопределенно по своему обыкновению, а Краузе засмеялся.
«Мерседес» выехал из Берлина. За окном потянулся лес, машина несколько раз сворачивала с шоссе на проселок и обратно, остановилась, съехав на обочину, в кустах. Никто за ними не ехал.
– Чисто, – сказал Пауль.
– Сам вижу, – ответил Нойманн. – Но ведь и когда мы ехали от дома в Берлин, за нами тоже никого не было. Так?
– И кто же из нас сливает информацию недругу? – с меланхолическим видом поинтересовался Краузе. – О ресторане знал я, Пауль, вы, господин штурмбаннфюрер… Я бы подумал на господина обер-штурмфюрера, но эта сволочь была не в курсе…
– Краузе, ты не забываешь о субординации? – спросил Нойманн. – Эта сволочь, между прочим, старше тебя по званию. Может поставить тебя по стойке «смирно»…
Краузе повернулся к Торопову, посмотрел на него с брезгливой усмешкой и спросил:
– Можешь, сволочь?
Торопов не ответил.
– Не может, – констатировал Краузе. – Сволочь – она всегда сволочь. Как правило – трусливая.
– Ладно, повеселились и хватит. – Нойманн посмотрел на часы. – Давай еще попетляем немного, посмотрим на красоты пейзажа, а потом, если все сложится нормально, двинем в домик. И там пробудем до назначенного времени.
– А там нас не прижмут?
– А там нас даже я не предполагал с утра, – засмеялся Нойманн. – Разве что нас отслеживают через «воронку», но тут мы совершенно бессильны. Будем сохранять бдительность и осторожность.
И они проявляли осторожность и бдительность.
Подъехав наконец к небольшому домику в глубине ухоженного леса, машина остановилась, не заглушая мотора.
Краузе, с автоматом в руках, вышел, огляделся, заглянул в сарай, в дом через окна, обошел строения и даже углубился в лес. Вышел из-за деревьев, помахал рукой и, открыв замок на двери дома, вошел вовнутрь.
Засады не было.
Торопова ввели в дом, разрешили сесть на диван в углу. Через пару часов предложили чаю, но Торопов отказался.
Его все еще колотило.
Это было очень неприятно – осознать, что за тобой охотятся. Ты думал, что самое страшное – это остаться посреди чужого города одному, а оказывается, что куда страшнее понимать, что кто-то хочет тебя… убить?.. схватить?
Зачем?
Перехватить источник информации о будущем? Это если Торопова пытаются схватить немцы, а если это русские? Тогда они в первую очередь заинтересованы источник перекрыть. Захватить – тоже хорошо, но вначале… Хотя нет, нужно брать живьем, выяснить, что он рассказал немцам, и только потом…
И что делать, если это русские? Петь им песни Высоцкого и нести околесицу по поводу промежуточного патрона и командирской башенки на «Т-34»?
Он не хочет к русским, вдруг осознал Торопов. Что ему там делать? Ходить на партийные собрания? Он помнит, как проходили комсомольские в его молодости, какую смертную тоску навевали все эти доклады… Хотя сам он регулярно выступал. Ведь выступал, другого способа пробиться наверх он не видел. Или вкалывать, или приспособиться. Вкалывать не хотелось.
За окном начало смеркаться, когда Нойманн решил, что пора выдвигаться.
– На машине? – спросил Торопов.
– Зачем? Пешком. Тут через лесок всего километров пять. Прогуляемся, не привлекая внимания.
– Здесь есть щетка? – Торопов встал с дивана и подошел к зеркалу, висевшему на стене. Щелчком сбил пылинку с белоснежного кителя, попытался ладонью разгладить морщинку на рукаве.
– Какую щетку?
– Одежную. И хорошо бы бархотку для обуви. Форма и так уже примялась, а если пойдем через лес… – Торопов покачал головой. – Не хочется предстать перед… начальством в затрапезном виде.