Целительная сила любви
Шрифт:
Метелин продолжал трепать сторожа, требуя, чтобы тот немедленно сказал ему, с кем и куда уехала Ольга.
— Матушка не велит говорить!
Степан стоял, как неприступная гора, и запугать этого честного и преданного крестьянина не представлялось возможным. Алекс еще недолго поприрекался с ним, даже ударил. Степан лишь опускал лицо и не говорил ни слова.
Вскоре прибежали дети, но почему-то привели с собой не оседланного коня, как ожидал совсем рассвирепевший Метелин, а заспанного Расточного, который в два счета оценил обстановку.
— Пойдемте, батюшка Александр Николаевич, я вам кое-что покажу. Оставьте честную крестьянскую семью перед праздничком, деткам рано к заутрене подниматься. Не грозите всеми карами. Слуги вернее, чем Степан, нынче не сыскать, он за вас голову отдаст, зачем же вы его обижаете.
С этими словами, произносимыми нараспев, смешно подергивая бороденкой, Фома Лукич почти выволок Метелина из дома и потянул к поместью. Вырываться было бесполезно, потому что вертлявый Расточный висел на руке, как пиявка, к тому же, видя всеобщий сговор, Алекс смирился с тем, что ему сейчас расскажут еще что-то не особо приятное про Ольгу. С этими мыслями он волок на себе управляющего и все ждал, когда же станет хоть что-то понятно.
— Скажи мне, Фома, вредный и дерзкий помощник Истопина, куда подевалась Ольга?
— А с чего это вам, Александр Николаевич, охота пристала следить за ней? Али влюбились?
— Не паясничай, Фома! Она уже второй раз встречается с этим человеком, и я имею право знать, в чем дело! Может, она за моей спиной готовит государственный переворот, заговор или преступление.
— Может, и готовит, — вкрадчиво прошелестел Расточный. — И что вам с того? Помогать, что ли, будете?
— Да как ты смеешь?!
— Ладно, ладно! — Фома подергал бородой и вздохнул. — Что же вы, батенька, карету Разумовского-то Алексея Григорьевича не разглядели, ведь приметная же колясочка-то, не в пример нашим.
— Разумовского? Так это Алексей Разумовский? Позвольте, это же фаворит цесаревны Елизаветы!
— Да буде вам, буде, — зашикал Фома. — Ну, да, фаворит, ну, цесаревны, все знают, а кричать-то об чем?
— Зачем с ним поехала Ольга?!
Александр готов был взвыть от бессилия, хорошо представляя безнравственность, царящую при дворе веселой цесаревны. Не зря Елизавету не жаловали обе последние царицы! Что Анна Иоанновна, что Анна Леопольдовна в ветреной Елизавете видели много вреда и опасности. А кроме того, ветрености и расточительности. Говорят, что Елизавета прекрасно танцует и жалует способных крестьян милостями, о бесконечных ее развлечениях тоже ходят легенды! Зачем Ольге эти карнавалы. Изощренный двор цесаревны погубит ее, даже имени не спросив.
— Так брат он ей… — попросту сообщил Расточный и поскреб носком сапога землю до нелепости комично.
— Кто брат?
— Так Разумовский, стало быть, Алексей. Алешко этот, брат Оленькин, он ее из Лемешей привез, когда мать-то померла ее, а сам он тогда цесаревне приглянулся, потому что пел, что твой соловей. Голос у него ангельский. Вот и полюбился этот голос Елизавете.
— Ты хочешь сказать, что сейчас Ольгу увез ее родной брат, Алексей Григорьевич Разумовский? И она при этом Ольга Ивановна Истопина? Фома, я тебя убью.
Расточный поежился от ночного свежего ветерка и изобразил на лице скуку.
— Скорее всего не убьете. — Фома опять привычно паясничал и чувствовал себя при этом как рыба в воде. Казалось ему известно что-то такое, чего никто на свете не знает, кроме него, но в то же время знать просто обязаны. — Ну почему же сразу-таки и родной брат, не совсем, стало быть, родной. Она к нам приехала, звалась Ольга Григорьевна Розум. Папашей ее числился казак из Лемешей, мать турчанка была. Только померла она, а девчонка в Лемешах больше не имела родных. Чтобы там не съели ее за мамкины грехи или не испортили по малолетству, и привез ее сюда братец. Добрый, стало быть, он.
— Значит, Разумовский ей по отцу брат?
— Значит, по отцу, раз его мать-то казачка и в Лемешах шинок держит. У него и родные братья-сестры есть, но Алешко добрый, он и Олю любит. От всех ее прячет, даже от матушки родной.
— Так как же она может быть дочерью Истопина, раз она казаку Розуму дочь? — Александр утомился и понял, что в дебрях этой родословной ему не разобраться.
— Ну, это вам кажется, что не может, и мне кажется, что не может. Наверное, и Оленька думает, что не может, однако старику Истопину видней, коли он ее дочерью признал и ее честнейшую родословную произвел из своих корней. Правда, на матушке не был на ейной женат, в этом незадача, а так все честь по чести, можете лично ознакомиться.
Александр вздохнул и уставился на звездное небо. Следовательно, по ночам Ольгу посещал не любовник, а Истопину она приемная дочь. Метелин почувствовал, как все препятствия, которые он рисовал между собой и Ольгой, стираются и улетают в никуда. Ничего больше нет! Только эта очаровательная, добрая девушка, отдавшая ему себя с такой страстью и доверчивостью, которая не готова размениваться на мелочи даже ради своей любви. Девушка, считавшая себя простолюдинкой, росла как уездная дворянка, а оказалась нужной даже при дворе…
Александр волновался за нее! Он хотел бы оказаться поблизости, чтобы знать, что с ней ничего не случилось… Почему-то после беседы с Расточным его уверенность в любви к Ольге только окрепла, он постарался как можно теплее попрощаться с управляющим и изобразил, что поднимается по лестнице в свою опочивальню. Потом вышел оттуда и тихонько отправился в Ольгину пристройку.
Дверь оказалась не заперта. Ольга уходила в спешке. В полной темноте Алекс безошибочно нашел ее спальню, вспоминая свой первый приезд и то, как путался здесь в темных сенях. В окно спальни сквозь занавески светила луна. Алекс прямо в одежде лег на высокую и узкую девичью кровать и с наслаждением втянул носом запах, исходящий от ее подушки. В самом приятном расположении духа Алекс погрузился в глубокий и спокойный сон.