Цельное чувство

Цетлин Михаил Осипович

Страх

В его домах, в ею дворцах Насилью весело живется — И лишь никем не зримый страх В его покои проберется. Он не стучится у ворот, Сквозь стены толстые проникнет, И часового «кто идет?» Его тревожно не окликнет. Он заползет змеей в сердца, Ему глумиться не наскучит, И тихой мукой без конца Он до конца трусов измучит. При виде бледного чела Зальется он злорадным смехом, И нет предела, нет числа Его забавам и потехам. А, негодяи, вот оно, Безгласных жертв немое мщенье! Над тем, что вами свершено, Не покаянье, но смущенье. Нет, слишком милосердна месть, Великодушна, быстротечна: Она спешит вам смерть принесть — Смерть коротка, забвенье вечно. Иди ж вперед, могучий Страх, Неси им долгое мученье! Живи в дворцах, цари в сердцах, А за тобой — придет и мщенье!

«Проклятие вам, наступившим на грудь…»

Проклятие вам, наступившим на

грудь России железной пятою! Вы ей не давали свободно вздохнуть Измученной грудью больною; Сыновнею ей нанесли вы рукой Кровавые раны и грубо, И нагло смеялись над скорбной мольбой, Кривившею бледные губы! Бесстыдной рукой вы с нее совлекли Живые ее одеянья. И скуден убор истощенной земли — Зеленые, желтые ткани. Поругана нежных нарядов краса! Для вашей безмерной наживы Уж срублены сталью бездушной леса И выжжены желтые нивы. Дурманом вы долго поили ее, Чтоб сгинула гордая сила, Чтоб родина рабское иго свое С покорностью рабской сносила. Вы грязною тряпкой заткнули ей рот, Чтоб всюду царило молчанье, Чтоб не были первым ответом на гнет Ни стон, ни мольба, ни роптанье. И тихо лежала немая страна, Лежала, как труп, без движенья. И боли застыло средь мертвого сна На бледном челе выраженье. Казалось, развязка близка уж была И был уж конец неминуем — Вдруг Гений Свободы, коснувшись чела, Ее оживил поцелуем. И вот засияли, открывшись, глаза Сиянием трепетным гнева, И в сердце ее зашумела гроза И громов свободы напевы. Им звон разбиваемых вторит оков, И дрогнула подлая свора От первых свободою дышащих слов, От первого грозного взора!..

Борцу-рабочему

Ты, грозной мести Бог, библейский Бог! Тебя отверг я в гордом самомненьи. Не то теперь: теперь я изнемог От рабских слез, в бессильной жажде мщенья, И я теперь опять перед тобой Готов смиренно преклониться, Готов просить тебя, готов молиться С такой же детскою мольбой. Дрожал я в детстве, слушая, как ты Там, в книге древней и могучей, В сияньи праведной и грозной красоты Громами говорил из тучи. Ты нечестивцев поражал Стрелами молний с небосвода. О, как ты гнал, как унижал Врагов избранника-народа! И если ты не сон, не лживый детский сон, Зачем народ, народ-избранник, Так бесконечно унижен — Он, жалкий нищий, вечный странник? И доля злобного гоненья В удел страдальцу суждена, И пьет он чашу униженья, И далеко еще до дна! Когда же больше он терпеть не может, Его раздавят грязным сапогом И надругаются над связанным врагом, И опозорят, уничтожат… И под солдатскими ногами — Бездомный гость чужой земли — Он задыхается в пыли, Смоченной жгучими слезами, И солнце полуденным зноем Его безжалостно палит. И, кажется, лишь смерть своим немым покоем Его страданья утолит… Но нет, он жив, он жив, народ гонимый! В его рядах борцы-герои есть, И в их сердцах, как и они, незримо Жива отмстительница-честь. За кровь униженного брата, За все мученья, весь позор У палача потребовал расплаты Герой-рабочий. Грозный приговор Над ним свершен, но если на отчизне Не все погибнет в тягостной борьбе, Она, воскреснув к новой светлой жизни, Не позабудет о тебе. Да, умер ты, но вновь я полон веры, Что весь народ несчастный не умрет, Он, презираемый, униженный без меры И героический народ! Товарищ светлый, песнею прощальной Почтим мы все страдания твои, Последней песней, скорбной и печальной, Последней песней радостной любви!

П.С. Поливанову

И жизнь кипит, и солнце светит… Страдалец узник воли ждет, Но вместе с волей смерть придет, Его у двери к воле встретит. А жизнь кипит, а солнце светит… Не изменилось ничего. Жестокой смерти торжество Толпа людей едва заметит. Зачем, зачем?.. о, кто ответит! К чему он жил, чего он ждал, Зачем он столько лет страдал? А жизнь кипит, а солнце светит!..

Смерть невесты (Из прошлого)

Не на брачном пиру, а в гробу на яру Лежишь в подвенечном ты платье, И огромный сугроб, как жених, взял твой гроб В свои ледяные объятья. Разрешенья печать, словно нежная мать, Тебя уж коснулась неслышно, И как гость роковой, лишь червяк гробовой Пирует на свадьбе той пышной… …Над тобой наверху, над тобой наверху Целуется солнце с землею. И мороз-чародей обнимает людей, Целует с улыбкою злою. И рокочет тайга, и белеют снега, Целуются сосен вершины. Буйный ветер степной гнет могучей рукой, Гнет долу дубы-исполины… …А в туманной дали, а в туманной дали Там серого камня громады, Там сжимают людей кольца ржавых цепей, Объятья высокой ограды. Там сквозь окна порой, хоть корой ледяной Покрыты они и решеткой, Видно цепи кольцо, иль мужское лицо, Лик женщины нежной и кроткой. И глядят они в даль, чтоб рассеять печать, На крест, на яру одинокий, На ряды снежных гор, им закрывших простор, Путь в край дорогой и далекий. И порой на глаза набегает слеза, Рисует слеза жгучей муки На окне кружевной узор ледяной Иль греет холодные руки. Это плачут они, что так хмуры их дни, От каменных страшных объятий Стынет, стынет их кровь и бледнеет любовь, И нет даже страстных проклятий…

На смерть гражданина

Кто знал, что смерть уж, притаившись, ждет? Не в старости под бременем страданий, — Теперь, в расцвете сил и упований, Его чуть слышно за руку возьмет, Стан

нежно обоймет и уведет?.. Прекрасна смерть солдата на войне, Есть смерть еще славнее и ужасней, Но ничего нет выше и прекрасней, Чем так сгореть на внутреннем огне И гнева, и любви к родной стране. Нет, не коварный враг его убил, Не под чужою он погиб рукою, — Но он с такой безумною тоскою Измученную родину любил, Что сам себя сознательно губил. О, не щадил больного сердца ты! И сердце билось скорбью и любовью, И истекало, исходило кровью, И порвалось… Как много красоты В твоей кончине, полной простоты! За другом и защитником своим Шли гвардии свободной батальоны. Студенчество различные знамена Все, как одно, склонило перед ним, И мы благоговейно преклоним Знамена перед памятью того, Кто по идеям был нам иноверцем, Пред этим мук не выдержавшим сердцем! Придем на грустной смерти торжество И скажем палачам: «Не все мертво!» Вы рады, что один погиб, ну что ж! Нас тысячи, и нет нам равной силы! Недаром же у дорогой могилы Живым венком стояла молодежь, — И в этих сотнях тысяч — ты живешь!

Мир

Окончено страшное дело войны. Над родиной веет минутной отрадой… Лишь в братских могилах далекой страны Спят мертвые — хмуры, недвижны, не рады. Окончено страшное дело войны, И утро разбило полночные чары, Какие кровавые снились нам сны, Какие виденья, какие кошмары! Газеты болтливо приветствуют мир, Взаимным обманом горды дипломаты, Спешит на «подъеме» нажиться банкир И плачут от счастья солдаты! И солнце сияет как будто светлей, И ярче, о ярче, чем солнца сиянье, Сиянье бесчисленных глаз матерей… Грохочут вагоны, поют при свиданье. Окончено страшное дело войны… О, Боже, кому это было все надо?! А мертвые видят угрюмые сны, Безмолвны, недвижны, не рады… Август 1905 г.

Ямбы

(Посв. Тр…)

…Он вырос в той семье, где злобный произвол, Борясь с растущей силой вражьей, Одну из злых собак себе уж раз нашел Из псов цепных на гнусной страже. Он вырос в той семье, где совесть — звук пустой, Где вместо чести — дисциплина, Где признают один закон, закон святой: Кулак и волю господина. Он вырос в той среде, где презирают труд, Где люди дики, нравы грубы, Где взятка — институт, где взятками живут, Девиз и лозунг: «в морду, в зубы». Он вырос в той среде, где знают слово честь Лишь в сочетаньи: «честью просят» — И где считается бесчестным не донесть, И где по долгу все доносят. Охота за людьми их развращает всех, И пусть те люди только воры, Но все ж их ремесло, пред вечной Правдой грех: Быть у богатой — гончей сворой… …И рано дух семьи уж научил его Народ глубоко ненавидеть, Глубоко презирать, и более всего В нем средство к личным целям видеть. Ведь в доме у отца застенок, может быть, С невинной детскою был рядом, И душу детскую порок уж стал губить Своим чуть видным, тонким ядом. Быть может, близ нее ужасный не смолкал Крик от жестоких избиений, И рано детский глаз к картинам привыкал Нечеловеческих мучений… …Фортуна в первый раз явилася ему — Она играть ведь любит в жмурки — Не удивитесь вы, наверно, ничему: Под звуки легкие мазурки. Под топот каблуков и под бряцанье шпор Она его поцеловала И под незначащий и скучный разговор Ему о будущем шептала. И стала жизнь его напоминать с тех пор Мазурки танец легкий, бурный, И стала, как и он, полна бряцанья шпор, Такой же светлой и бравурной. И если наступал средь вихря танца он Ногой окованной солдата На веру, на права, на совесть, на закон, На все, что дорого и свято, — Так что ему закон и что ему народ, Людская кровь, людское счастье, — Когда его девиз: туда, наверх, вперед! Погоня жадная за властью. И он взлетел почти на министерский стул На невзорвавшемся снаряде… Быть может, он влиял, как злобный тарантул, Жестокой силою во взгляде, Иль ограниченной тупою прямотой, Самоуверенной и быстрой, — Но только — человек с святою простотой И головою не министра — Над всею Россией он на миг единый стал, Над всей страною старший дворник, И он уже хотел, и он уже мечтал На всю страну надеть намордник. Как вдруг… Октябрь <1906>

Борец

Гневной страстью сердце полно! С гневной властью крови волны То прильют, то отольют: Не хочу в тюрьму идти я — Жизнь-борьба моя стихия, — Мой святой не кончен труд. Буду рваться я из плена, Буду я в немые стены, В дверь тяжелую стучать, Буду к воле я стремиться И о мщении молиться, Буду бешено кричать! Возмущенья гневный пламень Не прожжет холодный камень, А сожжет лишь сердце мне… И не вспыхну я, сгорая, И сгорю, не зажигая, На невидимом огне.

«Я давно уже не был так счастлив, так светел…»

Я давно уже не был так счастлив, так светел, Я так горд уже не был давно! Я в себе драгоценность открыл и заметил — Счастье мне пережить суждено. Может быть, ненадолго, на беглый и краткий, На восторженно-радостный миг Вдруг забил в моем сердце неведомо сладкий Чувства нового новый родник: Радость бешеной страсти, восторги стремленья, Радость твердого слова: хочу. Я как будто бы в чистый эфир опьяненья На невидимых крыльях лечу! Я доверился их благодатному взмаху, Я безумье полета постиг — Пусть несут меня крылья, несут — хоть на плаху! В небесах был я гостем — на миг.