Цена дерзости
Шрифт:
Бросил быстрый взгляд по сторонам и первым делом увидел глаза. Необычно большие на исхудавшем лице, умные и скептически-насмешливые. А ещё – непримиримые.
Облом.
Полный.
Это землянин сообразил сразу, не зря же ему мама свои книги и журналы чуть не с детства подсовывала, ещё когда надеялась, что Костик решит поступать в медицинский. Сдалась только тогда, когда он дорос до ста двадцати кило и продолжал толстеть. Но знаний, хоть и поверхностных, нахвататься парнишка всё же успел… и теперь отчётливо понимал, как напрасно они потратили время
Нипочём не захочет этот мужик слушать очередного лекаря.
И верить его байкам не станет, нет в нём ни капли желания жить. Этот из тех, кого можно хоть взводом караулить, а они всё равно влезут на крышу высотки и сиганут вниз. Ясно теперь, почему слуга так обрадовался, попробуй, накорми того, кто каждую насильно влитую ложку бульона немедленно выплёвывает назад. По передничку, повязанному поверх вышитой ночной рубахи, видно.
– Барсент… – как-то заискивающе пролепетала хозяйка, жестом пригласив гостей садиться, – господин Авронос привёл целителя – господина Эконса…
– Подождите, – решительно прервал её Костик, заметив плеснувшееся в глазах больного презрение и сообразив, что сейчас она всё испортит, попытавшись уговорить мужа.
Который именно ей не верит больше всех других.
– Что?!
– Ничего не говорите без моего разрешения. Ни слова! – Как здорово, что учитель Костика по ОБЖ был отставным сержантом и умел утихомирить толпу десятиклассников одним рыком, было чему у него поучиться. – Я сам задам вопросы, и отвечать нужно строго по существу!
– Но… Авронос? – смятённо обернулась женщина к лекарю.
– Иначе я уйду, – моля богов, чтобы она запротестовала и можно было отступить с чистой совестью, отрезал Эконс.
В глазах больного на миг появилось изумление и немедленно сменилось привычной пренебрежительной снисходительностью.
– Раз он так хочет, – огорчённо глянув на иномирянина, деликатно сообщил женщине Авронос, – вам лучше не перечить.
– Хорошо. – Госпожа Уликора отступила с какой-то обречённой покорностью, и что-то смутно знакомое, промелькнувшее в её взгляде или движении, неприятно царапнуло Костику душу.
Нечто неотчётливое… и досадное, как песок в сандалиях. Конс медлил, пытаясь понять, что это ему напоминает… застарелое чувство вины? Или страха? Похоже. Но за кого: за него или себя? Или за какую-то тайну, хранимую этой странной парочкой?
Больной чуть напрягся в кресле, на лице цементной маской застыло упрямство, во взгляде появился настороженный холодок. Приготовился. Занял круговую оборону. Ждёт. И заранее настроен на то, чтобы не пропустить ни одного, даже малейшего поползновения на своё право принимать окончательные решения.
Ну и чем его можно достать?
– Сидите! – вставая со стула, приказал присутствующим Костик и нарочито неторопливо отправился в обход гостиной.
Он и сам не понимал, откуда у него возникла уверенность в своих действиях, просто интуитивно чувствовал, что поступает правильно, не ринувшись очертя голову в исцеление. И ещё просто зримо ощущал сильное негативное напряжение между этими двумя. Что, интересно, тут должно было произойти, чтобы бездвижный калека так сильно ненавидел жену?! Вкладывающую все силы и душу в его излечение? Ведь заметно, что именно это главный смысл её жизни! Видно по этой огромной комнате, где столько цветов, всевозможных красивых предметов и каждая вещь просто сияет чистотой?!
Так вот чего не хватало в приёмном зале! – дошло вдруг до землянина. Блистающих после мытья полов и стёкол, свежих цветов и неповторимого аромата чистоты. Значит, правильно он почувствовал у входа… запустение… или равнодушие. Вот как, если точнее, это называется.
Он неторопливо обходил комнату по периметру, разглядывая картины и книги, статуэтки, вазы… В застеклённых шкафах хранилось различное оружие, от простых метательных ножей до клинков в драгоценных ножнах. На полках были разложены диковинки, среди них огромный клык неведомого животного и не менее огромная друза сверкающих разными цветами кристаллов. А дальше на узком столе, покрытом чёрным бархатом, загадочно поблёскивало несколько предметов, от одного взгляда на которые в душе Костика вспыхнула надежда.
Он шагнул ближе… изучая, просчитывая свои скромные возможности со скрупулёзностью пенсионерки, пришедшей в супермаркет, и наконец протянул руку к выбранному инструменту.
Серебро и чернь, медь лигатуры и золотая чеканка… больше всего это походило на кларнет, и мечтать он мог только об одном, чтобы звук инструмента оказался так же многогранен и проникновенен, как и внешний вид. Осторожно отёр рукавом мундштук, поднёс к губам, с замиранием сердца пробуя, как отзовётся на наглость пришельца изумлённый металл.
Нежный, как вскрик испуганной девушки, как утренний ветерок, звук сорвался и повис в ошеломлённой тишине гостиной и казался бы чужим и ненужным, если бы вслед не ринулся более уверенный и глубокий аккорд. Несколько наугад сыгранных тактов постепенно сложились в тревожную мелодию, печальную и светлую одновременно. В ней скользили нотки известного произведения Штрауса, но только нотки. Всё остальное было чистейшей воды импровизацией, откровением души, наполненной живой тоской по утраченному миру, по матери, по смутным несбывшимся надеждам и мечтам.
Костик потихоньку продвигался по залу, заходя так, чтобы видеть лица присутствующих. И был потрясён, заметив слёзы не только в глазах госпожи, но и её мужа. Так, может… не всё так безнадёжно?
Но начнёт он вовсе не с того, чего ждут от него хозяева и Авронос… а с совершенно другого.
– Госпожа Уликора, – резко оборвав игру, тихо, но очень проникновенно приказал Костик, – рассказывайте!
– Что? – Она выглядела потрясённой, но из-под изумления рвался испуг.
– Всё, что произошло тут в тот день, когда заболел ваш муж. И с чего вообще началась вся история, – добавил он, повинуясь наитию. – Только правду, иначе ваш муж вскоре умрёт, сидя в этом кресле. Я чувствую… как тень без лица уже подбирается к нему.