Цена любви

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Почему не веришь? — возразила Катя. — Я сама несколько раз в жизни наблюдала аналогичные ситуации: женщины, потерявшие ребенка, мертвой хваткой вцепляются в чужих малышей…

— Катя, — перебил ее Александр Борисович, — давай-ка проясним ситуацию, согласна?

— Ну?

— Что значит — «потерять ребенка»? Ирина, когда… когда это все стряслось, была без сознания, малышку она не видела, в себя пришла уже в палате. Это не то же самое, как если бы младенец, не приведи Господи, погиб у нее на глазах… Погоди! Я понимаю, ты сейчас считаешь, что я бессердечный, жестокий тип! Уж поверь, что это не так. Я просто пытаюсь растолковать, что с учетом обстоятельств

Иркина реакция на потерю ребенка несколько… затянулась, не находишь? К тому же отпрыск Плетнева вовсе не малыш, а вполне подросший и крайне тяжелый парень!

Катя автоматически подцепила вилкой и засунула в рот помидорную дольку и тут же поморщилась, сообразив, что забыла ее посолить.

— Понимаю, — произнесла она наконец. — Ты хочешь сказать, что Ирке требуется действенная помощь специалиста?

— И чем скорее, тем лучше! — твердо произнес он. — И знаешь почему?

— Почему?

— Потому что помимо Васьки, на котором она явно слегка помешалась, существует еще и его отец, работающий, к слову сказать, у меня. И существует покойная мать парня, похожая на Ирку внешне как две капли воды… О последнем ты, я полагаю, понятия не имела… И чем дольше будет длиться вся эта ситуация, тем труднее будет в итоге ее распутать.

Турецкий произносил все это, не глядя на Екатерину, но в конце концов все-таки поднял на нее глаза и обнаружил, что и та забыла о своем салате, а главное — о той насмешливо-ироничной манере, в которой почти всегда общалась с мужем подруги: на Катином лице читалась почти детская растерянность, она была явно обескуражена откровенностью Турецкого.

— Саша… — заговорила наконец Катя, — ты же не хочешь сказать, что этот Антон и Ирина…

— Не хочу! — поморщился он. — Совсем не хочу! Ни сейчас, ни в будущем, поэтому и решился с тобой поговорить… Уж поверь, я не какой-нибудь там ревнивец, но хотелось бы знать твое мнение: как думаешь, что бы на моем месте предполагал любой мужчина, если бы его жена почти постоянно пропадала в чужом доме, напрочь запустив хозяйство в своем собственном?!

— Елки-палки… — пробормотала Екатерина. — Я понятия не имела, что все так серьезно… А что Плетнев?

— Смотрит на Ирину Генриховну с обожанием, катается как сыр в масле, а на мое предложение взять для Васьки няню или репетитора отвечает категорическим отказом. Аргумент меня лично умилил: мол, не хочет видеть рядом с ребенком никого «чужого»… Мне продолжать или можно без комментариев?

— Лучше без комментариев… — она мотнула головой. — Только, Саш, я никогда не поверю, что Ирка смотрит на ситуацию с такой же точки зрения, что она вообще способна тебе изменить!

— Надеюсь, — вздохнул Турецкий, и они оба умолкли, поскольку к их столу прибыло горячее: по совету Александра Борисовича Катя заказала то же, что и он, отбивные под грибным соусом.

— Давай все-таки поедим, — хмуро бросил Турецкий. — Здесь это блюдо фирменное, правда, очень вкусно.

— Давай… Только вначале скажи, как думаешь, с какой стороны я могу повлиять на ситуацию?

— А ты готова? — он посмотрел на Катю с надеждой.

— Дурак ты… — неожиданно ласково произнесла она. — Конечно, готова! Неужели думаешь, что в моих интересах разрушить ваш брак? Да если хочешь знать, среди моих знакомых вы с Иришкой — самая-самая пара… Ну, знаешь, что я имею в виду?

— Что? — улыбнулся Александр Борисович.

— Помнишь, была такая игра в старших классах школы: разрезались пополам открытки, смешивались все половинки, потом каждый перед танцевальной вечеринкой,

зажмурив глаза, вытягивал из общей кучи одну. А потом — потом, уже вечером, на дискотеке, обладатели одинаковых половинок должны были отыскать друг друга и весь вечер быть только вдвоем…

— А ведь точно, было такое! — неожиданно развеселился он.

— Ага… Так вот вы с Иркой всегда производили на меня впечатление людей, нашедших друг друга, соединивших свои половинки открыток раньше всех и, значит, выигравших эту игру!

Турецкий некоторое время чуть ли не с умилением смотрел на Екатерину, потом кивнул:

— Да, Кать, так все и было… до недавнего…

Он снова погрустнел и уткнулся в свою тарелку.

— Так что я могу сделать, Саша? Ты так и не сказал!

— Если бы ты могла почаще подменять Ирину с этим Васькой… Но ты ж работаешь день и ночь!

— Работаю я день и ночь в основном оттого, что дома одной тоскливо… Разгружусь по мере возможности и с удовольствием буду ее подменять! Конечно, если она не воспротивится… А если воспротивится, напомню, что у нее пока имеется муж, попытаюсь объяснить, что мужья ныне — категория не столь постоянная, как она полагает… Ничего, можно?

— Нужно, Кать! — Александр Борисович вздохнул и опять погрустнел. — Вот уж не думал, что когда-нибудь придется говорить с тобой на подобные темы, тем более обращаться с такими просьбами…

— Чего только в жизни не бывает, всего не предугадаешь! — хохотнула Екатерина, вновь становясь сама собой, насмешливой и немного ироничной.

Больше они эту тему не задевали. После обеда, оказавшегося довольно поздним, Александр Борисович отвез Катю в ее больницу на дежурство. И, лишь подъезжая к своему собственному дому, привычно уже отметив, что окна их квартиры темные, сообразил, что ни Щербак, ни Агеев ему ни разу за полдня не позвонили. Прежде чем выбраться из своего «пежо», он достал мобильник и по очереди набрал вначале номер Коли, который оказался «недоступен», потом Филиппа, телефон которого и вовсе был отключен.

Первая неделя работы Фили в качестве санитара клиники Хабарова прошла, несмотря на приличную нагрузку, спокойно и без особой пользы для следствия. Единственное, что с большой натяжкой можно было назвать более-менее существенной деталью, так это то, что Агееву удалось выяснить, с кем именно у Любови Андреевны Галкиной, старшей медсестры, тщательно скрываемый ею от коллег служебный роман. Предметом грез красотки оказался не кто иной, как доктор Субботин… Впрочем, ничего криминального в этом обстоятельстве при всем желании усмотреть было нельзя. Разве что ощутить разочарование в столь странном вкусе девушки. Вадим Юрьевич вызывал у Фили абсолютно беспричинную, во всяком случае на первый взгляд, антипатию.

Правда, доктор он был — Агеев не мог этого не признать — хороший, пациенты его любили и доверяли Субботину как врачу: об этом свидетельствовало в первую очередь его общение с больными во время приема. Жучок, который Филипп поставил в первый же день в кабинете Вадима Юрьевича, позволял об этом судить с достоверностью. Что касается профессора Хабарова, в чьем телефоне также было теперь прослушивающее устройство, единственный вывод, который напрашивался у любого, кто имел возможность ознакомиться с текущими разговорами Владимира Кирилловича, был таким: он являлся не только владельцем клиники, но еще и менеджером, администратором, а заодно и финансовым директором. Личные разговоры сводились к паре звонков супруге Хабарова с очередным предупреждением о позднем возвращении доктора к ужину.