Цена наслаждения
Шрифт:
– Что случилось? Почему он держит тебя? Ты что-то повредила?
– Мисс Скотт слегка ушиблась, – спокойно ответил за Кэмми ее спаситель. – Она упала с лошади.
Он легко опустил свою ношу на диван в гостиной и тут же попросил принести лед, подушки и чай.
Тори некоторое время колебалась, подозрительно оглядывая Уинфилда, но, увидев, что Хакаби направляется в ледник, сверкнула глазами, словно предупреждая барона, и пошла за подушками.
Уинфилд подложил под злосчастную лодыжку, не обнаруживающую никаких признаков повреждения,
– Вы позволите мне зайти на днях и проверить, как идет выздоровление?
– Право, в этом нет необходимости! – Он уже и так безмерно помог ей.
– Но я настаиваю.
Кэмми покачала головой, не желая лишний раз его обязывать. И потом, ей совершенно не хотелось, чтобы барон понял, что она солгала ему насчет лодыжки.
– И все же я не думаю, что это удачная мысль.
Первый раз его лицо приняло унылое выражение.
– Ну да, конечно, – сказал он скорее самому себе, чем ей. – Я имею обыкновение забывать, какой я старый.
– Старый? – засмеялась Кэмми, стирая грязь с руки. – Да вам еще и сорока нет! И вы такой сильный... – Она тут же умолкла. И как только земля не разверзлась под ней после такого заявления!
Зато барон, услышав ее слова, заметно приободрился.
– Уже за сорок, – поправил он. – Но боюсь, вы слишком молоды для меня.
– Да что вы, вовсе нет!
Его лицо расплылось в улыбке.
– Я хотела сказать, что двое людей нашего возраста... – Кэмми нахмурилась. – Просто я считаю, что, будь это при определенных обстоятельствах... – Ее лицо горело как в огне. – Мне уже почти тридцать!
Может, теперь он перестанет над ней потешаться? Хотя, возможно, кто-то мог бы предположить, что барон ею восхищается. Или сразу то и другое? Она уже ничего не понимала.
– Тридцать? Не может быть. Глядя на вас, я бы этого не сказал. Но если так, то это работает в мою пользу...
В это время вернулась Тори с одеялом и подушками, а миссис Хакаби внесла любимый чай Кэмми. Видя, как Уинфилд смотрит на Кэмми, Тори, казалось, была не слишком довольна ситуацией. Он, должно быть, почувствовал эту неприязнь, потому что, с непередаваемым изяществом поцеловав руку Кэмми, повернулся, показывая, что собирается уходить, но перед этим сказал на прощание:
– Пятница, мисс Скотт.
После того как он ушел, обе дамы еще некоторое время молча смотрели на дверь.
– Объясни мне наконец, что все это значит, – нетерпеливо потребовала Тори.
Кэмми рассказала, как она упала, и в деталях описала, как барон был к ней добр. При этом не опустила тех глупостей, которые ему наговорила. Под конец ее рассказа они обе уже смеялись.
– О, Кэмми, я была с ним так груба! Прости. Просто я беспокоилась за тебя. И потом, он держал тебя... как свою собственность.
– Правда?
Тори кивнула:
– Можешь не сомневаться.
– Неужели это я сказала ему, какой он сильный. А ведь это только одна из тех глупостей, которые я ему наговорила. Просто я была вне себя, обнаружив, что неспособна поддержать светский разговор.
– О, ты проявила блестящие способности, судя по тому, как он смотрел на тебя. Итак, что ты оденешь в пятницу?
– Не надо насмехаться надо мной, – скептически проговорила Кэмми. – По-твоему, он собирается ухаживать за мной?
– Да он уже это делает. Миссис Хакаби сказала, что барон уже десять лет как вдовец.
Хотя Кэмми едва знала этого человека, но с его уходом она вдруг почувствовала себя такой несчастной...
– Нет, Тори, такой красивый, сильный мужчина, как он, не станет ухаживать за немощной, бледной женщиной с некогда буйной рыжей гривой.
– И все это неправда, за исключением рыжих волос, – настаивала Тори. – Вот только у меня такое ощущение, что даже если бы все было так, как ты говоришь, его бы это не остановило.
Уинфилд вернулся в среду.
Кэмми опрометью бросилась в свою комнату, пытаясь отыскать что-нибудь поприличнее из того, что имелось в ее гардеробе. Остановив свой выбор на прогулочном платье ярко-синего цвета, она пригладила волосы и затем не спеша спустилась в гостиную. Боль в бедре и ягодицах, на которую она жаловалась еще этим утром, исчезла бесследно.
Восхищение гостя превзошло все мыслимые границы, из чего Кэмми заключила, что несчастный, должно быть, полностью потерял зрение.
– У меня уже наготове извинения, – сказал он. – Я как-то не подумал о том, можете ли вы свободно передвигаться. И все же мне ненавистна мысль, что в такой прекрасный день вы останетесь в помещении. Если быть до конца честным, я не хотел ждать до пятницы, и к тому же мне понравилась идея снова носить вас на руках.
– О... – произнесла Камилла с придыханием, а про себя подумала: «Вот это да!»
– Итак, я располагаю одеялом, вином, закуской, а также рано зацветшей вишней, позволяющей насладиться отдыхом под сенью ее ветвей.
Кэмми невольно вздохнула. Это звучало так заманчиво!
– Хорошо, но лучше уж я пойду своими ногами. Мои ушибы вовсе не так болезненны...
– Но ваша лодыжка...
– Она уже почти не болит. Я же сказала – для меня это все равно что комариный укус.
Уинфилд заколебался, и Кэмми с вызовом приподняла подбородок. Пусть попробует ей возразить!
– Ну, как вам угодно, – наконец сказал барон, сдаваясь. Они шли медленнее, чем ей хотелось бы. Поднявшись на холм, они выбрали место с видом на долину и устроились на ленч. Сдерживая свой аппетит, Кэмми пыталась ограничиться несколькими виноградинами, но Уинфилд все время подливал вино и подсовывал ей в качестве деликатесов засахаренные абрикосы и печеные яблоки. К тому же сыры были до того хороши, что она закатывала глаза в восхищении. Что касается хлеба, завернутого в салфетку, то он все еще оставался теплым.