Цена нелюбви
Шрифт:
Франклин, я никогда не представляла, сколько энергии ты тратишь на поддержание фантазии о нашей счастливой семье с мелкими проблемами, кои только делают жизнь интереснее. Может быть, в каждой семье имеется человек, чья работа — фабриковать эту привлекательную упаковку. Как бы то ни было, ты неожиданно подал в отставку. Мы неоднократно заводили подобный разговор с той укоренившейся преданностью, которая каждое лето приводит другие супружеские пары в один и тот же дом отдыха. Однако в какой-то момент такие пары, должно быть, оглядывают до боли знакомый коттедж и признаются друг другу: «На следующийгод мы обязательно испробуем что-нибудь другое».
Ты закрыл глаза и прижал пальцы к векам.
— Я думал, мы продержимся, пока дети не уедут из дома, — мрачно произнес ты. — Я даже думал, что
Никогда еще я не жалела о том, что родила нашего сына, так сильно и так осознанно. В тот момент я могла бы даже отказаться от Селии, чье отсутствие бездетная женщина за пятьдесят не восприняла бы со слишком глубокой печалью. С раннего возраста только одного я хотела так же страстно, как вырваться из Расина, Висконсин: хорошего мужчину, который любил бы меня и оставался мне верным. Все остальное было дополнением, бонусом, как призовые мили тому, кто часто летает. Я смогла бы прожить без детей. Я не могла жить без тебя.
Однако придется. Я сама создала Другую Женщину, которая в моем случае оказалась мальчиком. Я видела подобную домашнюю измену в других семьях, и странно, что не заметила ее в нашей. Брайан и Луиза развелись десятью годами ранее (здоровая семья оказалась для Брайана пресноватой: на вечеринке в честь пятнадцатилетия свадьбы разбилась банка с маринованными орехами, и его застали трахающимся с любовницей в кладовке). Конечно, разлука с двумя белокурыми дочками огорчила Брайана гораздо больше, чем развод с Луизой. Любовь и к супруге, и к ребенку не должна создавать проблем, но почему-то некоторые мужчины выбирают. Как хорошие управленцы взаимного фонда минимизируют риск ради увеличения доходности, они вынимают все, что когда-то инвестировали в своих жен, и вкладывают в детей. Почему? Дети кажутся безопаснее, потому что нуждаются в тебе? Потому что ты никогда не смог бы стать их бывшим отцом, как я могла стать твоей бывшей женой? Ты никогда до конца не доверял мне, Франклин. Я слишком много летала в наши первые годы, и как-то не замечалось, что я всегда покупала обратный билет.
У меня закружилась голова.
— Что ты собираешься делать?
— Продержаться до конца учебного года, если получится. Летом все решим... По крайней мере, с опекой проблем не будет, не так ли? — угрюмо добавил ты. — Думаю, тебе все ясно.
Конечно, тогда мы никак не могли подумать, что и Селия останется с тобой.
— Значит?.. — Я не хотела бить на жалость. — Ты все решил.
— Ева, нечего решать, — вяло сказал ты. — Это уже случилось.
Если бы я представляла эту сцену, а я не представляла, ибо думать о таких вещах — значит накликать их, — я бы думала, что буду до рассвета пить вино, мучительно размышляя, что же сделала неправильно. Однако я чувствовала, что в любом случае мы рано ляжем спать. С механикой брака, как с тостерами и маленькими автомобилями, кое-как потычешь, может, снова заработает; вряд ли имеет смысл искать, где отошли проводки, когда все равно выбросишь. Более того, хотя я думала, что заплачу, оказалось, что слезы высохли. В доме было слишком жарко, ноздри сжались, губы потрескались. Ты был прав: все уже случилось, и я уже десять лет скорблю по нашему браку. Теперь я поняла, как чувствуют себя супруги давно выживших из ума спутников жизни, когда после изнурительных визитов в платные интернаты возвращаются домой; то, что функционально мертво, уступает реальной смерти. Кульминационная, горестная дрожь; трепет виноватого облегчения. Впервые за долгое время я расслабилась. Мои плечи поникли. Я опустилась на стул. Я сидела. Пожалуй, никогда я не сидела так уверенно. Я только сидела.
С огромным трудом я подняла глаза и повернула голову, когда мимолетное движение у арки в коридор отвлекло меня от статического равновесия нашего натюрморта. Кевин подслушивал. Он выглядел иначе. Если не считать омерзительных вечеров с открытой дверью ванной комнаты, впервые за многие годы я видела его обнаженным. О, он не переоделся после слушаний, на нем все еще была одежда нормального размера, однако он больше не кособочился, он стоял прямо. Саркастический изгиб его рта исчез; по лицу разлилось умиротворение. Я подумала, что у него действительно «поразительное» лицо, как заметила его преподавательница театрального искусства. Он выглядел старше. Но больше всего изумили меня его глаза. Обычно они словно были подернуты блестящей пленкой, как немытые яблоки — плоские и несфокусированные, скучные и агрессивные, они отвергали меня. Иногда они сверкали
— Я хочу пить, — объявил он с присвистом, хотя в словах не было никаких «с», и прошел к раковине.
— Кев, — сказал ты. — Не принимай ничего из услышанного близко к сердцу. Легко ошибиться, когда слышишь что-то, вырванное из контекста.
— Как мне не знать контекст? — Он сделал всего один глоток. — Я — контекст.
Кевин поставил стакан на рабочий стол и ушел.
Я не сомневаюсь: он принял решение именно тогда, когда сделал тот жадный глоток.
Через неделю мы получили еще одно письмо от школьного совета. Викки Пагорски отстранили от занятий, как только были выдвинуты обвинения, а теперь ее перевели на административную работу с постоянным запретом на непосредственное общение с учащимися. Однако в отсутствие прямых доказательств — лишь слова мальчиков против ее слов — ее не уволили. Мы оба нашли это решение трусливым, хотя по разным причинам. Мне казалось, что если она виновна, то решение половинчатое, а если нет, то неправомерно отстранять невиновного от явно обожаемой работы. Ты же пришел в ярость оттого, что Пагорски не уволили и что никто из остальных родителей не собирался подавать судебный иск.
Демонстративно послонявшись по дому, Кевин сообщил тебе, что у него началась депрессия. Ты сказал, что прекрасно понимаешь причину: ошеломленный несправедливостью решения школьного совета, Кевин чувствовал себя униженным, отсюда и депрессия. Ты также тревожился, что он интуитивно чувствует надвигающийся развод, о котором мы не хотели объявлять до последнего момента.
Кевин решил подлечиться прозаком. Насколько я знала, добрая половина учащихся его школы употребляла тот или иной антидепрессант, правда, Кевин почему-то попросил именно прозак. Я всегда подозрительно относилась к легальным укрепляющим средствам и всерьез была обеспокоена депрессивным побочным эффектом лекарственных препаратов. Меня преследовал образ нашего сына, еще более равнодушного к окружающему миру. Однако я в то время так редко покидала Штаты, что привыкла думать, будто в стране с большим количеством денег, большой свободой, большими домами, лучшими школами, лучшей системой здравоохранения и более широкими возможностями, чем где-либо в мире, значительная часть населения непременно изнывает от тоски. Поэтому я пошла у Кевина на поводу, а психиатр, которого мы нашли, вручал пригоршнями лекарства с такой же радостью, как наш дантист — бесплатные леденцы.
Перспектива развода родителей подавляет большинство детей, и я не отрицаю, что подслушанная Кевином беседа ввергла его в панику, но тем не менее я пребывала в замешательстве. Этот мальчик пятнадцать лет пытался нас рассорить. Так почему он не удовлетворен? И если я действительно кошмар, почему он не радуется избавлению от своей ужасной матери? Оглядываясь назад, я могу лишь предполагать, что достаточно скверно жить с женщиной холодной, подозрительной, обидчивой, придирчивой и отчужденной. Только одно должно было казаться ему еще хуже. И это была жизнь с тобой, Франклин. Он не мог смириться с жизнью с Папой.
Не хотел остаться с Папой Простаком.
Ева
25 марта 2001 г.
Дорогой Франклин,
Я должна сделать признание. К стыду своему, я стала телезависимой. И если уж признаваться до конца, то в прошлом месяце, когда в разгар комедии Frasier экран телевизора мигнул и погас, боюсь, я потеряла голову. Я колотила по ящику. Я несколько раз выдергивала и снова втыкала вилку в розетку, крутила ручки. Я давно перестала ежедневно лить слезы из-за четверга,но чуть не свихнулась от невозможности узнать, как Найлз воспримет новость о намерении Дафны выйти замуж за Донни.
В любом случае сегодня вечером после обычного ужина, состоящего из куриной грудки (слегка пережаренной), я щелкала пультом, перескакивая с канала на канал, когда вдруг весь экран заполнило лицо нашего сына. Ты мог бы подумать, что я успела к этому привыкнуть, но я не привыкла. И это была не школьная фотография девятиклассника, напечатанная во всех газетах, устаревшая, черно-белая, с язвительной ухмылкой, а лицо повзрослевшего, семнадцатилетнего Кевина. Я узнала голос интервьюера, журналиста Джека Марлина.