Цена отсечения

Архангельский Александр Григорьевич

Сегодня Кирюше – полгода; Татьяна и Андрей с утра по-стариковски беззащитно улыбались друг другу и с удовольствием говорили: ну что, бабуля, все готово? Надеюсь, что успеем, дед. Им очень нравилась эта игра: молодые, энергичные, а при этом – дед и бабка. Кирюшенька их узнавал: когда они склонялись над кроваткой, он агукал, бодро бил ногой по карусели-погремушке, карусель крутилась, мерцала, тренькала; внук сиял во весь рот, а во рту было два беззаботных зуба. Когда же ему гулили и делали

козу дед и бабушка с той стороны, он вел себя совсем не так! он был сдержан, как будто бы скован, только вежливо дрыгал ногой.

Анюта ревниво наблюдала, как Андрей Николаевич и Татьяна Никитична тетешкаются с Кирой; быстро девчонка повзрослела: почти что ровесница Тёмы, а уже настоящая женщина; что значит материнство. Между прочим, вчера впервые согласилась съездить с ними в церковь, отстояла всенощную; устала, но, кажется, растрогалась, когда отец Феогност после службы, в сумрачном, душистом храме, подошел и приласкал младенца.

Конечно же, сначала они были в шоке. Особенно Таня. Жениху девятнадцать, невеста полгода назад окончила школу; обрюхатил, дурак; девка тоже хороша, не знала, что ли, как предохраняться? про церковное лучше молчать. Ладно хоть не пария, не золушка; папа с мамой из соседнего поселка. Не подстилка, ничего не добивалась от Андрюхи, а просто сглупила по неопытности, и не делать же теперь аборт.

Первые месяцы, встречая невестку, Татьяна улыбалась сжатыми зубами. Быстро раздвигала губы, тут же сдвигала обратно; взгляд оставался холодный, прямой. Духовник советовал смириться; она старалась – но не выходило. Утром, став на молитву перед огромной, в полстены иконой Казанской Божией Матери, размякала, как баранка в чае; ощущала свечение веры, грелась надеждой: ну смогу полюбить, ну смогу же. А едва завидит тощую фигурку – кожа да кости, что он в ней нашел! каменела, покрывалась холодным гневом; намоленная чистота куда-то испарялась.

Но как только живот у девчушки раздулся, стал похож на маленький мячик, Таня сразу же сдалась. Чем тверже был Анин живот, тем мягче становилось отношение и тем чаще Татьяну хвалил духовник. Она легко обнимала невестку, ощущала ее твердую округлость, и сердце матерински билось над внучатым плодом; такое удовольствие, не передать. Когда же малыш стал вздыбливать ножками-ручками и без того уже звонкое пузо, Таня слегка помутилась в рассудке, начала переживать состояние Анюты – как свое. Стала немного беременной – вместе с ней.

А что творилось во время родов! они же начались внезапно, Швейцария накрылась медным тазом! Вспомнишь – вздрогнешь. Таня приказала включить мигалку, следом за «скорой» понеслась в роддом, прорвалась в родильную палату и стала метаться, срываясь то в слезы, то в смех. Аню вырвало зеленоватой жижей – не удержала рвоту и Татьяна. Андрюха думал отсидеться в приемном покое; мать впихнула его насильно, посадила рядом с юной женой, приказала: держи ее за руку, жми сильнее, ей от этого будет легче! Незнакомый евреистый врач отговаривал: ну не надо, ну прошу вас, женшчина, он же еще мальчишка, они брезгливые, потом к жене не сможет подойти, будет вспоминать, как это все оттуда лезло. Ничего, подойдет! А нет – и не надо, справимся сами…

2

Татьяна пошла наблюдать за процессом, а Томский удалился в кабинет. Необходимости работать не было, от оперативного управления он давно отошел, только общий контроль и присмотр, но привычка – вторая натура. Включил телевизор на Блумберге – высветился скучноватый фон: кисейными лентами тянутся цветные строки; как на вокзальном табло, продолговато прокручиваются цифры. Пробежался по основным котировкам. Заглянул на форум.

11:11 BUGULMA

Сметать будут почти все – денег валом – а фишек мало!!! Раллий будет долго!!!!

11:12 Fire2k

СибиряК насдак 2400 это да, согласен….кто-то наепнёца: не сейчас, конечно.

11:13 $$$$$$$$$$$$$$$$$$$$/

Виктория, а вдруг у нас общий прадед!? во как_)))

11:17 stinker

это писээээц… Все с корабля пока не поздно!!!

11:19 Клещ

НЕФТЬ!!!!!!!!!!!

Бедные ребята! Болтают, нервничают, продают, покупают, советуются, друг друга выручают, потом пускают по ложному следу и в последнюю секунду швыряют подсказку, как спасательный круг. Попутно кадрятся. И все – обман. Нет у них личной жизни. В пять сорок пять закроются торги, они переползут на форекс, чтобы торговать деньгами. Доллары на евро, евро на йены, йены на франки. И тоже будут дергаться, надеяться, гадать: где пробьется уровень поддержки, какое разрешить плечо, от скольких пипсов допустим спред? В час-два ночи отвалятся в постель; в глазах по-прежнему искрит; привидится обвал и крушение рынка – проснутся в холодном поту, сердце колотится, на часах четыре утра, и уже не уснуть.

Кто виноват, что эти – опоздали? Точно что не Томский. Так уж устроена жизнь. Каждому поколению – свой кнут и свой пряник. Эти – выросли в покое и достатке, зато не получат простора, будут частью чужого замысла. А мог ли думать Дрюпочка Томский, что будет сидеть на Рублевке, посреди четырех гектаров, дом с колоннами, настоящий замок? Никакой Рублевки не было. Не было замков. Был выжженный, желто-белый город бахчевых, Чарджоу. Всеобщий дух лепешек и зеленого чая, пахнущего горькими сухофруктами. Излет пятидесятых, детский дом для больных скалиозом. Жизнь заранее лепила его для будущего; он тогда не знал, что это – Промысел.

Днем их голенькими клали в гипсовые формы; они лежали неподвижно, как ракушки в известняке; жирные мухи норовили сесть на пипу, пот щекотно стекал по ребрам под спину; к концу сеанса гипсовые формы превращались в ванночки с горячим соляным раствором. Все время хотелось покушать; что за еда бахчевые? поздним летом и осенью липкие «колхозницы»; зимой – соленые арбузы, закатанные в банки, как помидоры или огурцы; на сладкое сушеные семечки. Поэтому главные люди в Чарджоу – блатные; у них тельняшки, фиксы и наколки, они держат местный рынок и могут угостить кониной, провяленной до черноты; ее можно долго сосать и тереть зубами; а иногда они дают забесплатно забросить под язык зеленоватый душистый кайф.