Цена счастья
Шрифт:
— Бог мой!
В этом восклицании прозвучало искреннее изумление, но Джерард продолжал:
— Вы очень хорошо знали, вы должны были знать, что я… что она…
— Несомненно, знал бы, испытывай я хоть немного интереса к твоим делам, на что ты явно рассчитывал. А так я действительно был в полном неведении! — Ротерхэм умолк и отпил вина, поглядывая поверх стакана на Монксли. Брови его вновь сдвинулись, а глаза сузились, и в них появился мрачный блеск. — Впрочем, это ничего бы не изменило, просто в этом случае я должен был сообщить тебе обо всем. Мне жаль, если эта новость явилась
Эта речь, произнесенная ледяным тоном, едва ли утешила молодого джентльмена, страдающего от мук первой любви. Было совершенно ясно, что маркиз считал это чувство не стоящим внимания, а его предположение, что Джерард скоро обо всем забудет, вместо того чтобы успокоить юношу, вызвало у того бурю негодования.
— И это все, что вы можете сказать? Мне следовало предугадать, что так случится. «Оправишься»!
— Ну да, оправишься, — повторил лорд Ротерхэм, и его губы скривились в усмешке. — Твои трагические излияния произвели бы на меня куда большее впечатление, если бы ты не так долго разыгрывал передо мной эту сцену. Я не знаю точно, сколько недель прошло с того дня, как была провозглашена наша помолвка, но…
— Я примчался в Глостершир, как только узнал о ней. Объявлений в газетах я не видел! Когда я в Кембридже, то иногда не заглядываю в газеты по много дней. И мне никто не сказал об этом, пока миссис Малдон не спросила меня, — меня! — не знаком ли я с будущей леди Ротерхэм. Естественно, я был удивлен, узнав, что вы помолвлены. Но это было ничто в сравнении с тем ужасом и оцепенением, которые просто лишили меня дара речи, когда я услышал имя… мисс Лейлхэм!
— Если эти чувства лишают тебя дара речи, то как бы мне хотелось, чтобы ты и сейчас испытывал ужас и оцепенение, — оборвал юношу маркиз. — Ты мне чертовски надоел со своей риторикой! Если бы ты поменьше актерствовал, то я, может, и поверил бы тебе. А сейчас… — Он пожал плечами. — Ты вернулся домой в начале июня, сейчас август. Твоя мать прекрасно знает о моей помолвке, а ты заявляешь, будто услыхал о ней всего несколько дней назад. Все это слишком подозрительно, Джерард! И правда состоит в том, что ты своими речами сам довел себя до этого театрального безумия — уж очень хочется тебе казаться интересным.
Юный Монксли вскочил, щеки у него пылали от гнева.
— Вы должны взять назад свои слова! Как вы смеете лгать? Я не видел свою мать — до вчерашнего дня. Я уезжал с Малдонами в Скарборо и, когда узнал помолвке, тут же помчался сюда на юг.
— Для чего, черт побери?
— Остановить это! — пылко воскликнул юноша.
— Что-что?
— Вот именно! Вам и в голову не пришло, что могу вам помешать, не так ли?
— Нет, не пришло. И теперь не приходит.
— Посмотрим! Я уверен, так же, как уверен в то, что стою сейчас здесь…
— А я бы не был столь уверен, так как не намерен долго слушать твое бахвальство.
— Ваши угрозы, милорд, не заставят меня замолчать!
— Да, похоже, тебя можно заставить замолчать только с помощью кляпа. И не называй меня «милорд». Произнося это слово, ты выглядишь еще более нелепо, чем всегда.
— Мне наплевать и
Ротерхэм снова откинулся в кресле, насмешливо улыбаясь:
— Правда? И что же ты собираешься предпринять?
— Я переговорю с Эмили.
— Нет.
— Ничто, слышите, ничто меня не остановит! Я знаю, как все это было обстряпано. Меня там не было, а она — такая мягкая, робкая, одинокая — голубка, беспомощно трепыхающаяся в когтях у ястреба (то есть у леди Лейлхэм, будь она проклята) и у волка! Она… — Джерард остановился, услыхав смех Ротерхэма.
— Не думаю, чтобы голубка смогла бы долго трепыхаться в подобной ситуации.
Монксли, побелев от ярости, стукнул кулаком по столу, разделявшему их:
— Ах, какая великолепная шутка! Как забавно вести к алтарю девушку, чье сердце, как вы знаете, отдано другому! Однако вы не сделаете этого!
— Может, и не сделаю. Ты кричишь, чтобы я поверил, будто ее сердце отдано тебе?
— Вы можете сколько угодно насмехаться надо мной, но это правда. С того самого момента, как я впервые увидел Эмили на балу в прошлое Рождество, мы полюбили друг друга.
— Вполне возможно. Она — красивая девушка, а ты был первым молодым человеком, попавшимся ей на глаза. У вас был приятный флирт. Что ж, ничего не имею против.
— Это не было флиртом! Когда Эмили приехала в Лондон, до того, как вы устремили на нее свой хищный взор, наша взаимная привязанность окрепла. И если бы не нелепые амбиции ее матушки, которая не пожелала бы выслушать мое предложение, то сейчас была бы объявлена не ваша, а моя помолвка с Эмили!
— Да выбрось ты, наконец, из головы эту ахинею. Я не позволил бы тебе обручиться ни с мисс Лейлхэм, ни с какой другой девушкой.
— Охотно верю. Однако я не признаю за вами права вмешиваться в мои личные дела.
— Чего ты там не признаешь, не имеет абсолютно никакого значения. Но пока ты не стал совершеннолетним, у меня есть права по отношению к тебе, о которых ты, по-видимому, имеешь весьма смутное представление. Многими из них я не пользовался, однако сейчас снова говорю, что не позволю тебе ни связывать себя помолвкой, ни смущать мою будущую жену, навязывая ей себя.
— Навязывая себя? Ха! Так вы, кузен, воображаете, что она будет смущена?
— Ну, если ты разыграешь перед мисс Лейлхэм сцену, подобную этой, подозреваю, что у нее начнется лихорадка. А она ведь едва только начала оправляться от тяжелого приступа гриппа.
— Правда? — саркастически спросил Джерард. — А может, это был приступ, вызванный маркизом Ротерхэмом? Я знаю, что Эмили прятали от меня, — я узнал это в Черрифилд-Плейс в тот самый день. Я и не ожидал, что леди Лейлхэм сообщит мне, где сейчас находится ее дочь. Она бы позаботилась, чтобы я и близко не подошел к Эмили. Теперь, похоже, уже вы слишком напуганы, чтобы сообщить мне место ее проживания, — это говорит о многом, кузен Ротерхэм!
— Да нет, я не против того, чтобы ты знал, где она живет. Мисс Лейлхэм гостит у своей бабушки в Бате.