Цена слова
Шрифт:
Смотрящий если и хмелел, то виду не подавал. Только суровел, скулы напрягались, беглый взгляд стал смотреть как-то по-другому, оценивающе, словно с кем-то сравнивал. Под конец повести рыжий авторитет вздохнул, совсем по-человечески:
— Во жизнь, рыжий.
Я кивнул, полностью согласный. От хмелеющего сознания не укрылось и то, что авторитет грызёт губу. Думает, показывая мысли. Молодой всё-таки ещё. Взрослые авторитеты те поопытнее будут и бровью не поведут, а этот эмоциям подвержен. Как говорил Седой, этот он не убивал — вор. Честный вор в законе. И это в двадцать лет? Действительно, что за жизнь?
— В блатные пойдёшь?
Я в точности повторил то, что сказал Седому.
— Ну, дело твоё… Хотя, возможно ты и прав. С мужика спросу меньше. Он не лезет в дела блатных, блатные мужика без необходимости не дёргают. Ну, на малолетке полторашку перекантуешься; быков остепенишь, отморозь пелёночную поломаешь, смотрящим хаты будешь, и если всё путём пройдёт, во взросляке всё тем более чин чинарём будет. Я старшим отпишу. Заказ Колчикова отменят. Если здесь не накосячишь, с воли он тебя не достанет. А как выйдешь, я послушаю продолжение твоей истории… Она же ещё не закончилась?
Я ухмыльнулся, кивнул, последний раз поднимая рюмку. Закусив колбасой, посмотрел ему в глаза:
— Благодарю за всё, пора и до хаты. Я пойду?
— Иди, Викинг, иди.
Я, борясь с головокружением, поднялся и, пошатываясь, добрёл до кроссовок.
— И запомни одно, рыжий. Как откинешься, никогда, ни при каких обстоятельствах не играй больше в карты с такими, как я.
Я кивнул.
— Благодарю за науку.
И заколотил в дверь.
Как добрался до камеры, не помню, но отчётливо запомнилась рожа конвоира, на которого мог дышать перегарам всю дорогу и он… ничего не мог сделать.
И то ли во сне, то ли наяву слышались перешёптывания сокамерников. Наверное, от рыжего авторитета ещё никто не приходил таким пьяным. Но что он не человек что ли?
Провалился в первый за последние шесть месяцев сладкий сон.
Снилась деревня, родители и Оксана, почему-то играющая в карты с коровой. Про себя решил, что пить больше не буду.
Пора восстанавливать здоровье: зарядка, разминка, турник на прогулке, обливание в умывальнике, ребят дружески помять в спаррингах. Пора брать себя в руки.
Колчиков же ещё жив.
Ветер играет полами кожаного плаща, и ярость ломает преграды рассудка. Шаг, другой, почти бегу. Он всё дальше, врезается в серую толпу и пытается исчезнуть, но расплата неотвратима и с каждым шагом я ближе и ближе.
Он боится, ощущая моё холодное дыхание в самый затылок. Разные люди пытаются схватить меня за рукав, остановить, или задержать хоть на время, хотя бы на мгновение, давая возможность боссу скрыться.
Но хватки этого каждого не суждено задержать мстителя. Руки бессильно соскальзывают с мокрого плаща. Мокрого? Да, идёт дождь. Ливень. Стеной.
На миг теряю Колчикова в толпе, он расплывается серыми пятнами в сгущающихся сумерках, а мой почти собачий нюх сбит стихией, что пошла совсем не вовремя.
Чем темнее, тем зрение более бесполезно, чем громче стучит об асфальт дождь, тем больше притупляется слух, я почти теряю его, ускоряя шаги. Лишь некое шестое чувство, интуиция ведёт сквозь толпу, швыряет меня, то влево, то вправо, не давая сбиться со следа.
Пугаюсь снова потерять его, но упрямо бегу дальше, веря, что когда-нибудь снова увижу толстую улепётывающую фигуру ненавистного мне человека.
Теряя, снова нахожу, нахожу и снова теряю. Этот замкнутый круг подтачивает силы и выматывает, выпивает до дна. Я устал! Устал от долгой гонки физически и душевно. Что-то внутри подсказывает, что должен догнать и свершить настоящее правосудие, но огонь в груди уже не пылает, и чаще терзают вопросы: «Правильно ли?», «Можешь ли?», «Необходимо ли?».
Я сомневаюсь. Сомневаюсь во всём. Кажется, что то, что случилось, было предписано, предначертано свыше. И каждый момент сомнения неотвратимо отдаляет от Колчикова.
Могу ли я сражаться с Провидением? Пока все мои попытки противостоять некой ведомой силе привели меня только в тот мир, где луна и небо видеться исключительно в клетчатом варианте. Не считая коротких прогулок, от которых выть хочется, вдыхая свежего, свободного воздуха, что может быть везде.
Да, я в тюрьме, и часто осознаю это, находясь даже во сне. Осознаю, как бессильно сжимаются скулы при виде слабеющих рук, что не могут дотянуться до Колчикова и задушить, как тот «задушил» многие жизни.
Волен ли убивать, мстя?
Этот вопрос терзает даже во сне. Наяву могу себя убедить, что хочу его смерти всем существом, но во сне сознание отключается, и вижу свои мысли, в образах, в действиях ли, насквозь. Они прозрачны, как стекло.
После встречи с Ростиславой, огонь мщения в груди погас, как костёр ведром воды залили. Я не хочу больше смертей, любых. Время в одиночках с ангелом заставляло думать о многом. И пусть забывал про время, отключая себя от мысли, что «завтра будет лучше», всё равно выкидывало во «вчера было ещё лучше».
Прошлое виделось исключительно в светлых оттенках, какое бы оно не было, а завтра растянулось в семилетний срок.
Заставил себя не думать о времени, отмечая каждый день до свободы. Рассерженное самолюбие упорно ставило одни и те же вопросы и ответы, которые мог позволить себе лишь во сне.
Я не хотел мщения, хотел лишь быть с ней. Возможно, Колчиков успокоиться за семь лет и я смогу начать жизнь по новой. Двадцать три года — лишь начало жизни, к тому же Седой говорил, что возможно досрочное.