Цена слова
Шрифт:
Умница.
После болтали, пили вино, непринужденно расправляясь с основными блюдами, и ждали десерта. Я позволял себе говорить лишь про то, как она красива, как ей идёт её платье, как очаровательно блестели глаза, как хрупкие плечики красиво очерчиваются. Она чуть смущенно смеялась, в который раз не веря и отмахиваясь от комплиментов.
Затем вновь была гостиница, продолжение дивного вечера. Продолжили объятья в джакузи, наполненной водой с ароматическим маслом. Оксанка устроила толстый слой пены, играя с ней в замки и веселясь как ребёнок. Ранка её заросла и не тревожила.
Глядя на её беззаботность, я не смог больше держать в себе тайны. Им стало слишком тесно внутри и полились откровения.
К утру Оксана знала всё.
Следующий день был мрачен. Небо заволокло серыми тучами. Сумрачная погода давила на психику. Спасались от тяжких дум долгой пешей прогулкой по площадям и набережным, паркам и аллеям.
— Ты так и собираешься просто так гулять с этим по городу? — В очередной раз спросила она, держа под руку.
— Не знаю, — скупо ответил я, пытаясь больше погрузиться в план последнего мщения, чем слушать собеседницу.
Оксана, конечно, придавала сил, но сбивала с мысли о какой-либо мести вообще. Под воздействием её женских чар я не мог понять, куда вообще девалась жажда мщения? Почему утекает из меня с каждым часом, что она проводит со мной. Может, так скоро вообще прошлого себя потеряю?! НО КОЛЧИОКОВ ТО ЕЩЁ ЖИВ!!!
Потому я пытался создать некое подобие барьера между нами, но выходило настолько скверно и неуместно, что стоило ей шепнуть что-нибудь жаркое на ушко, и я таял мороженным в жаркий летний день.
Собственное непостоянство ставило меня в двойственное положение. С одной стороны, на меня с неба смотрели укоряющие глаза родителей и Антона, с другой стороны, я больше не чувствовал в себе жажду крови, как бы это не звучало кощунственно для него самого некоторое время назад. И что-то говорило, что пора остановиться, и уйти с этой дороги мщения.
Может быть, это второй шанс всё начать сначала?
Оксана словно ощущала это колебание и лишь плотнее прижималась к плечу, беззаботно воркуя над ухом и всячески стараясь отвлекать от мрачных мыслей, увести с дороги мщения в тихую, беззаботную гавань любви.
— Игорюша, давай уедем в другой город или в обратно деревню. Я сыта этой городской жизнью по горло. А там и без паспортов можно работать. В некоторых местах со средневековья ничего не меняется.
— Я не могу уехать. Пока он жив, я не могу полностью стать прежним.
— Как раз можешь. Ты наоборот, не сможешь стать прежним, если доведёшь всё это до конца. — Она остановилась, развернув к себе и взволнованным голосом, с наворачивающимися на глаза слезами, продолжила. — Отпусти его, прошу тебя. Отпусти. Забудь про это всё, ну пожалуйста… ну ради меня. Давай начнём новую жизнь вместе вдали от всего этого. Забудем всё, как страшный сон. Чёрт с этим наркоторговцем и убийцей Антона. Остановись пока не поздно сейчас. Останься со мной.
И снова с одной стороны я почувствовал себя каменной глыбой. Ни внутреннего содержания, ни эмоций, ни желаний, лишь какая-то странная пометка «убить Колчикова» и больше ничего в этой статуе. А вот в новом Мирошникове, что появился на свет совсем недавно, возможно как раз за рулём того джипа у клуба, что-то желало согласиться. С её словами. Желало изо всех сил, крича, ревя внутрь его собственного я, терзая и без того уставшую душу.
Потому я был снова живой, потому ощущал дикую боль, в сотни раз сильнее физической. Физическую рану, даже ранение, можно терпеть, эту же душевную муку терпеть невозможно.
— Окси… — Обронил я строго.
Её глаза заблестели. Тут же растаял в её глазах.
— Оксанчик.
— Игорюша.
— Выходи за меня замуж.
Она прижалась, обнимая как родного. И что-то в каменном мне треснуло, и трещина пошла распространятся по нему, засыпая осколками.
Выбор сделан.
Мёртвая осень. В душе и на улице. Слякотно. Моросит холодный дождь. Сидишь на корточках перед могильным камнем и считаешь себя меченым, проклятым, а то и вовсе порабощённым злом. Всё, что внутри и всё, что снаружи — совпадает. Дождливая осень и плачущая душа рыдают в унисон.
Если Проведению было угодно сделать из меня чудовище, оно добилось своего. Отныне я Рыжий Дьявол и больше никто!
На гранитном обелиске серый улыбчивый портрет с родинкой и ямочкой и золотыми буквами расчерчено: «Чудинова Оксана Анатольевна». Цветы и ангелы вокруг этого имени.
Слёз нет. Высохли ещё лет в шестнадцать. Пить не могу — алкоголь не действует. Курить не умею. О наркотиках или ещё какой беготни от жизни и не думаю.
Мысли о другом. О той, что под камнем. Вновь и вновь переживаю эту ситуацию, а не бегу от неё в забытье. Говорить вслух не могу — нет слов.
Она и побыть то Чудиновой успела какие-то сорок минут. От загса до церкви. От росписи в свидетельстве о браке, до проповеди батюшки на венчании…
Свадьба. Родственники, друзья. Только её родня, моих нет. Родни не осталось, а времени заводить друзей как-то не было.
Ни времени, ни желания.
Вся её родня и родственники приняли меня. Всего несколько месяцев понадобилось, чтобы родители дрогнули, и подруги перестали тыкать её носом: «Он же сидел!».
Я не скрывал ничего. Рассказал Оксане всё. От момента, как уехал в город, и до момента, как вышел из офицерского кафе.
Но вместо того, чтобы бежать от меня, как от прокажённого, она стала со мной жить. Родители заартачились: «Как же так? Зэк в нашей семье? Никогда!». Я не стал спорить, просто забрал Оксану к себе, прописал в свою квартиру. Чёрт возьми, за какие-то недели мы из квартиры с голыми стенами свили такое любовное гнёздышко, что вся тоска и прошлые воспоминания выветрились, как дым сквозь форточку.
Она доучивалась в институте, готовясь к выпуску, я сдал на водительские права, купил машину, разгрёб бумаги, занялся банковскими вкладами, изучением мест, куда можно вложить средства, чтобы получить прибыль. Не позволял ей думать о финансах или в чём-то себе отказывать. Тем, кто вырос в деревне, надо не так уж и много.