Цена слова
Шрифт:
Когда ещё жаждешь глотка родниковой воды, как не во время жажды?
Да, есть и другое искусство, за решёткой, за пределами зоны. Искусство, эмоции, чувства, о которых почти забыл, заморозил каменной глыбой. Пора возвращать себя. Я не стану бежать с этой квартиры, потому что так надо Колчикову или потому, что площадка полна воспоминаний. Шагу не сделаю даже из-за косых взглядов «наслышанных» соседей. К чертям их всех! Я начну жизнь по-новому и всё-таки сдам выпускные экзамены, а затем окончу институт и найду нормальную работу.
Всё, вставай. У тебя ещё куча дел. Хватит раздумывать, пора действовать. Всё в твоих руках. Там, сидя, просто
Солнце припекает прохожих, а меня словно обходит стороной. Холодно, морозит, нервы. Это уже было. Лет пять назад. И почему на зоне так не страдал, как страдаю на воле? Вот и думай, где жизнь проще. Там цель была — выйти. Нервов не было. Вышел. Теперь цели нет. А нервничаю, как пацан перед первым свиданием.
Как тень, добрался до офицерского кафе. Всё чаще и чаще отмечаю, что мозг просто отключается. Тело бредёт само, само ловит такси, само бурчит водителю, даёт деньги, берёт сдачу, бурчит невпопад. Таксисты всё равно все клонированы из одного человека. Тот человек не брит и слушает шансон. Что-то вроде марки качества.
Я словно не здесь, мир в тумане. Очнулся просто перед вывеской кафе. Словно усыпили и только что растолкали.
Наверное, так и сходят с ума. Но куда дальше?
Приличное заведение, скрытое от солнца в помещении полуподвального типа. На стенах висят освежающие кондиционеры. Воздух чист, не ощущается сигаретного дыма, хотя компания офицеров в форме в углу дымят, как паровозы. Но вытяжка работает исправно. Тихое, уютное место. Жаль, солнца нет — светильники по стенам, но всё равно тепла лучей не ощущаю.
Официант, немолодой уже человек, в чистом, выглаженном костюме «с иголочки», вырос перед глазами. Кто их учит ходить бесшумно, не знаю, но этот точно в специальных войсках служил.
— Столик на одного?
— Нет, — буркнул я, приглядываясь к посетителям. Из десяти столиков занят был только одни, и тот с четырьмя довольно молодыми офицерами — лейтенантики. Майора я среди них разглядеть не мог. Не пришёл ещё? — Меня должен ждать друг. Майор Васильев. Где он обычно сидит?
Официант скис. Моментально. Как если бы в кофе с молоком добавили ломтик лимона. Придвинувшись, взял меня под руку и, молча, повёл к стойке бара.
— Саня, — обратился официант к бармену. — Налей человеку. Это его Васильев ждал.
ЖДАЛ?
Бармен вздохнул, и на стойке выросла стопка, полная конька, следом вторая и нарезочка лимонов с сахаром.
— Я не заказывал коньяк! Где Васильев? — Пить я не собирался, важный разговор на носу, но что-то внутри говорило, что он уже не состоится.
Бармен снова вздохнул, молча опрокинул содержимое стопки в рот и закусил лимончиком. Взгрустнувшие глаза смотрели прямо, безотрывно. Этот тоже каким-нибудь специальным агентом был. Только наши спецагенты могут работать на пенсии барменами, чтобы немного подзаработать на жизнь.
— Нет больше Васильева. Перенервничал старик. Обширный инфаркт. На моих глазах умер.
Четыре предложения. Четыре новых гвоздя в крышку гроба.
Рука сама потянулась за стопкой. Коньяк, обжигая, потёк по пищеводу. Желудок запротестовал — не пьющий же — но лимон сверху придавил алкоголь. Весь окружающий мир осточертел.
Рухнул задом за высокий стул и кивнул бармену добавить. Снова две стопки наполнились до краёв, и выпили молча, не чокаясь.
Армянский коньяк, пятизвёздочный. Поддельный, как и всё вокруг. Надеюсь, блевать не потянет. Атмосфера не та в офицерском клубе.
— Что случилось? — Подперев лбом стойку, глядя на туфли, спросил я.
Бармен закурил. Правила для него сегодня больше не действовали, да и клиентов пока не так много.
Рядом со мной сел официант, ответил за друга, глядя под потолок:
— Андрей Иванович пришёл довольно рано, мы только открывались. Нервный был, дёрганный весь. И настроение менялось каждую минуту. То сиял, как рождественская лампочка, то требовал коньяка. Говорил, запить горе. Или предчувствие. Что-то неопределённое его мучило. За час майор порядочно взял на грудь, но сидел трезвый, как стёклышко. Мне кажется, что-то его так терзало, что если б не пил, с ума бы сошёл, хотя ни при форме, говорил, что в отпуске. Какие в отпуске могут быть заморочки? Я его никогда таким не видел, сколько лет знаю; руки дрожат, глаза бегают, и не может сидеть на месте. То ходил, то курил. — Официант подхватил стопку бармена, опрокинул одним глотком, поморщился и, не закусывая, продолжил. — Где-то в половине двенадцатого смотрю, он за сердце держится. Говорю, что с тобой, Иваныч, может скорую вызвать? Он только отмахнулся. Через несколько минут слышу крик Кузьмича. Это бармен наш. — Официант кивнул на бармена. — Бегу с кухни, а Иваныч на полу валяется. Лицо синеет. Кузьмич ринулся первую помощь оказывать, да куда там — лопнуло сердечко от нервов тех. Я пока в скорую помощь позвонил, пока приехали с реанимации. Да поздно уже…
Втроем выпили, закусили.
— Он тебя ждал? — Буркнул Кузьмич.
— Меня.
— Зачем?
— Узнать о смерти боевого товарища.
— Не дождался, — подытожил официант. — Может оно и лучше… там сами свидятся.
Выпили, закусили.
— Семья у майора есть? — Пьяно буркнул я, ощущая, что мир вокруг приобретает лёгкость и физические законы больше не для меня, не для пьяного мозга.
— Нет. Жена умерла, детей не было, — буркнул официант. — Холостяк. Всю жизнь армии…
Выпили, закусили.
Я достал неполную пачку пятитысячных. Пачка легла на стойку, посмотрел в глаза Кузьмичу. Долго, безотрывно. Как он на меня в начале…
Из груди покатился какой-то гул:
— Мужики, похороните служивого по-человечески, по-офицерски. Оркестры, поминки для части, девять дней, сорок дней. Всё, как полагается, хорошо? Я не могу больше на кладбища смотреть. Острая непереносимость городов мёртвых.
Кузьмич вздохнул, едва заметно кивнул и убрал пачку под стойку. Выпили по последней, докончив бутылку. Не прощаясь, разбрелись по своим делам: бармен остался на месте, протирая стоку до зеркального блеска, официант исчез на кухне, а я, покачиваясь, побрёл на улицу.
На солнце, на ветер, на свободу.
Так глупо потерял единственного человека, которого хотя бы частично заботила моя судьба. Даже проклинать жизнь эмоций не осталось. Выгорел. Если осталось чему гореть.
Люди, люди. Человеческая река по улице вела меня куда-то вдоль центра. Я брёл, не замечая ничего вокруг, даже не «куда глаза глядят», а «куда ноги ведут». Алкоголь на солнце всё больше бил по голове.
Всё, не могу больше. Пулю в лоб пустить что ли?
Я закрыл глаза и невольно вспомнил васильковые глаза, длинные чёрные волосы, родинка на правой щеке. Ошибки быть не может — в больнице лежит Оксана. Любовь детства. А значит, мне ещё есть ради кого жить.