Цена весны
Шрифт:
Сейчас их было пять: Ирит, Ашти Бег, Ванджит, Маленькая Кае и Большая Кае. Полгода назад, их было семь, но Амнит попробовала пленить, проиграла и была наказана. Лисат сдалась и ушла. К лучшему, на самом деле. Лисат была добросердечной девушкой, но тупой как корова. Итак, пять. Или шесть, если считать Эю.
Эя была даром богов. Она проводила дни в дворцах Утани, играя роль дочери императора. Он знал, что она не любила такую жизнь, но вела ее, чтобы еда и деньги добрались до Маати. Будучи частью двора, она могла слышать разговоры тех, кто прислуживал ей, и услышала про спор о праве собственности на находившийся в предместье склад, причем обеим сторонам было запрещено посещать здание, пока суд не вынес решение. Вот уже два месяца складом владел Маати и начал чувствовать его своим. Он бросил тряпку в ведро, нашел толстый кубик мела и начал рисовать схему для вечерней лекции. Интересно, сможет ли Эя присоединиться к ним. Она была хорошим учеником, когда могла ускользнуть из дворца. Она задавала хорошие вопросы.
Грубая железная ручка повернулась с таким звуком, словно упал молоток, и открылась маленькая, размером с человека дверь, находившаяся рядом с большими подвижными стенами, предназначенными для тележек и фургонов. Неяркий серый свет обрисовал силуэт женщины. Не одна из Кае, но его глаза не смогли различить черты ее лица. И только когда она вошла внутрь, закрыв за собой дверь, он по походке узнал Ванджит.
— Сегодня ты рано, Ванджит-тя, — сказал Маати, поворачиваясь обратно, к стене и мелку.
— Я подумала, что смогу вам помочь, — сказала она. — Как вы себя чувствуете, Маати-тя?
Ванджит была с ним уже почти год. Она пришла в его тайную школу так же, как и все остальные, благодаря ряду счастливых случайностей. Одна из его студенток — Амнит — разговорилась с ней и между ними обоими проскочила искра. Амнит представила Ванджит как кандидатку, готовую присоединиться к их работе. Маати принял ее, хотя и неохотно.
Девушка, несомненно, обладала блестящим умом. Но она была еще ребенком, когда в Удун ворвались гальты, и осталась единственной выжившей из всей семьи; память об этом убийстве время от времени касалась ее глаз. Она могла смеяться, говорить или петь, но носила шрамы как на теле, так и на душе. За те месяцы, которые он работал с ней, Маати понял, что так нервировало его при первых встречах с этой девушкой: из всех студенток она больше всего походила на него самого.
Он тоже потерял на войне семью — своего почти-сына Найита, свою любовницу Лиат, и человека, которого считал лучшим другом. Оту, императора Хайема. Оту, любимца богов, который если и падал, то только на ложе из розовых лепестков. Они не все умерли, но они были потеряны, для него.
— Маати-тя? — спросила Ванджит. — Я сказала что-то неправильное?
Маати мигнул и принял позу вопроса.
— Вы выглядите злым, — объяснила она.
— Ничего, — сказал Маати, перекладывая мелок в другую руку и стряхивая боль с пальцев. — Ничего, Ванджит-кя, просто мой ум куда-то уплыл. Входи, садись. Тебе ничего не надо делать, но ты можешь составить мне компанию, пока я готовлюсь.
Она села на скамью, подогнув под себя одну ногу. Он заметил, что дождь вымочил ее волосы и плащ, на сапожки налипла грязь. Она шла пешком по такой погоде. Маати заколебался, мелок наполовину вернулся к камню.
— Или, — сказал он медленно, — возможно я должен спросить, хорошо ли ты себя чувствуешь?
Она улыбнулась и приняла позу, отметающую все опасения.
— Просто плохой сон, — ответила она. — Вот и все.
— О ребенке, — сказал Маати.
— Я могла чувствовать его в себе, — тихо сказала она. — Я могла чувствовать, как бьется его сердце. И это очень странно. Я ненавижу сны о нем. Ночные кошмары, в которых я возвращаюсь на войну, заставляют меня кричать и просыпаться, но, по меньшей мере, я радуюсь, когда сон кончается. Но когда я вижу сон о ребенке, я счастлива. Я в покое. И потом…
Она показала на бездетный мир вокруг них:
— Самое худшее, что я хочу спать, видеть сон и никогда не просыпаться.
Сердце Маати зазвенело симпатией, словно кристальный бокал, который звенит при звуке большого колокола. Сколько раз ему снилось, что Найит жив? Что этот мир не сломан, или сломан, но не им?
— Мы приведем его в мир, — сказал Маати. — Надо верить. Каждую неделю мы подходим ближе и ближе. Как только мы построим достаточно надежную грамматику, все будет возможно.
— Мы действительно подошли близко? — спросила Ванджит. — Скажите честно, Маати-тя. Каждую неделю, которую мы потратили на это, я думаю, что мы на краю, и каждую неделю оказывается, что за краем есть еще что-то.
Он сунул мелок в рукав и сел рядом с девушкой. Она наклонилась вперед, и он подумал, что на ее лице не отчаяние и не стыд, а что-то связанное с обоими.
— Мы подходим все ближе, мы уже совсем близко, — сказал он. — Я знаю, ты не можешь этого видеть, но сейчас каждая из вас знает об андатах и пленении больше, чем я узнал после года учебы у дай-кво. Вы умные, самоотверженные и талантливые. И мы можем сделать эту работу, вместе. Я знаю, прозвучит ужасно, но когда Сиимат не сумела пленить и заплатила цену… я не говорю, что обрадовался. Я не могу этого сказать. Она была храброй женщиной и обладала блестящим умом. Мне не хватает ее. Но то, что она и все остальные умерли, означает, что мы очень близко.
Десять пленений, закончившихся неудачами, десять трупов. Его павшие солдаты, подумал Маати. Его девушки, которые пожертвовали собой. И вот Ванджит — мокрая, как крыса в канале, и печальная до мозга костей, — которой не терпится попытаться, не терпится рискнуть жизнью. Маати взял ее маленькую руку в свою. Девушка улыбнулась стене.
— Это произойдет, — сказал он.
— Я знаю, — тихим голосом сказала она. — Но очень трудно ждать, когда сон повторяется чуть ли не каждую ночь.
Маати какое-то время сидел с ней, их разделяли только стук дождя и пение птиц. Потом встал, выудил мелок из рукава и опять подошел к стене.
— Если хочешь, можешь зажечь огонь в очаге кабинета, — сказал Маати. — И мы сможем удивить остальных свежезаваренным чаем.
Не слишком надо, но даст девушке чем заняться. Он щурился на фигуру, которую нарисовал, пока линии не стали четко видны. Ах, да. Четыре категории бытия.
Дождь уже ослаб, когда появились остальные. Большая Кае проверила шторы на окнах, беспокоясь, что луч света может выдать их присутствие, а Ирит зажгла слабые мигающие фонари, похожие на воробьев. Малая Кае и Ашти Бег поправили стулья и скамьи, веселый голос женщины помоложе резко контрастировал с сухим голосом женщины постарше.
Запах древесного дыма и чай сделали их класс-склад более уютным. Ванджит налила чашки для каждой студентки, и они заняли свои места. Слабый свет затемнял камень, так что надписи мелом, казалось, висели в воздухе. Какое-то мгновение Маати медлил, вспоминая своих преподавателей, их лекции. Он добровольно стал одним из них.
— Мир, — начал Маати, — имеет две основные структуры. Есть физическая, — он шлепнул по камню рядом с собой, — и есть абстрактная. Два плюс два всегда четыре, независимо от того, говорим ли мы о крупинках песка или о скаковых верблюдах. Двенадцать можно было разбить на две группы по шесть или три по четыре задолго до того, как кто-то сформулировал этот факт. Абстрактная структура, вы понимаете?