Цена весны
Шрифт:
Даже здесь от этого не сбежать. Этикет и дворцовая политика, партии и личные аудиенции, услуги, запрошенные и полученные. Этому нет конца, потому что, конечно, он не может перестать. Не больше, чем фермер может перестать возделывать поля, рыбак — перестать забрасывать сети, а торговец — закрыть склады и ларьки и проводить долгие дни, напевая в чайных или моясь в банях.
— С удовольствием, — сказал он. — Передай, пожалуйста, мою благодарность Фарреру-тя и его семье.
Мальчик поклоном поблагодарил его, а не принял формальную позу, потом, покраснев, все-таки принял позу благодарности и отступил к стулу для сухопутных. Со скрипом и треском дерева и кожи, стол поднялся, закачался над водой и спустился. Ота наблюдал, как мальчик исчез за поручнями, но не стал смотреть, как тот, целый и невредимый, очутился в лодке. Приглашение напомнило ему обо всем, что его ждало в каюте под палубой. Ота глубоко вздохнул, почувствовал соль в легких и солнечный свет на лице и спустился к бесконечным делам империи.
Из Ялакета пришли письма с описанием заговора трех знатных семей утхайема, все еще озлобленных войной; они собирались объявить о независимости города и выбрать хая Ялакета, лишь бы не признавать гальтскую императрицу. Чабури-Тан опять подвергся нападению пиратов. Хотя захватчиков удалось отогнать, стало ясно, но наемники из Западных земель, нанятые для защиты города, договорились с бандитами; экономика города на грани коллапса.
Из дворцов Утани пришли несколько приятных новостей. Данат писал, что на фермах вокруг Патая, Утани и Лаши собрали хороший урожай, чума крупного рогатого скота, которой они боялись, так и не появилась, и, по меньшей мере, в следующем году эти три города не будут голодать.
Ота читал, пока слуги не принесли дневную еду, а потом еще две с половиной ладони. После этого поспал в откидной койке, намасленные цепи, негромко шипя, двигались вместе с раскачивающимся кораблем. Он проснулся, когда слабый вечерний свет проник в окно каюты, а приглушенный грохот ног над ним объявил о смене вахты так же ясно, как барабан и флейта. Он какое-то мгновение лежал, голова стала приятно пустой после отдыха, потом перекинул ноги через край койки, спустился на пол и составил два из семи писем, которые придут намного раньше, чем этот массивный торжественный флот.
Следующим вечером Госпожа вестей послала ему напоминание ему о назначенной встрече, о которой Ота успел забыть. Он разрешил слугам одеть себя в платье из изумрудного шелка и золотой парчи, и связать сзади длинные седые волосы. Виски смазали маслом, и они запахли лавандой и сандалом. Уже несколько десятилетий он был хаем Мати или императором, и все равно этот ритуал поражал его нелепостью. Он слишком медленно понимал ценность церемонии и традиции. И все еще не был убежден.
Лодка, которая привезла его и свиту к кораблю Дасина, «Мстителю», была украшена цветами и факелами. Лепестки падали в воду и плыли, отражая пламя. Ота стоял, наблюдая, пока гребцы подходили к огромному военному кораблю. Он держал равновесие не хуже любого моряка и втайне гордился этим. Некоторые присоединившиеся к нему высшие утхайемцы — Ауна Тиян, Пият Сайа и старый Адаут Камау — сидели на скамьях. Сам «Мститель» сверкал огнями, соперничая с остатками великолепного захода солнца, садившегося за ним. И когда наступила полная темнота, корабль стал выглядеть ожившей детской сказкой. Ота попытался оценить значение этого зрелища для того, что последует.
Стул для сухопутных поднял их всех на борт, Ота был последним, из-за своего ранга. Палуба «Мстителя» оказалась такой же совершенной и ухоженной, как любая дворцовая бальная залы, любой хайятский сад или любая гальтская палата. Стулья казались сделанными из серебряной филиграни и дыхания; оно были разбросаны по только что вычищенным доскам палубы, образуя узоры, небрежные и совершенные. Музыканты играли на тростниковом органе и арфе, маленький певчий хор сидел на такелаже; казалось сам корабль присоединился к песне. Раскачиваясь на стуле для сухопутных, Ота увидел полдюжину знакомых людей, включая Баласара Джайса с оживленным, приподнятым лицом.
Фаррер Дасин стоял вместе со своей женой Иссандрой и юной женщиной, почти девочкой, Аной. Ота разрешил слугам помочь ему подняться со стула и подошел к хозяевам. Фаррер стоял твердо, как чугунная статуя, его улыбка никогда не доходила до глаз. Веки Иссандры стали еще более красными, чем помнил Ота, но в глазах появилось удовольствие. И ее дочь…
Ана Дасин — быть может будущая императрица Хайема — напомнила Оте кролика. Громадные карие глаза и маленький рот выглядели постоянно испуганными. Она носила голубое платье, бледное, как яйцо малиновки, совершенно не подходящее к ее внешности, и ожерелье из необработанного золота, которое, напротив, ей шло. Она казалась кроткой, но было что-то такое в линии рта и развороте плеч, возможно унаследованное от матери.
Он знал о ней только то, что болтали придворные сплетники, рассказывал Баласар Джайс и сообщали официальные документы, которые полетели в ящик, как только соглашение было достигнуто. Было трудно поверить, что эта девушка несколько раз била собственного преподавателя и написала книгу об этикете, которая вызвала скандал в том сезоне. Говорили, что она ездила на лошадях с четырех лет; что она в лицо оскорбила сына посла из Эдденси и сумела настолько ясно изложить все дело, что оскорбленный мальчик вынужден был извиниться. Она выбиралась из окна по веревке, сделанной из ободранного гобелена, карабкалась на стены дворцов в Актоне, одетая как уличный мальчишка, и разбивала сердца мужчинам вдвое старше ее. Или, возможно, она этого не делала. Он слышал о ней слишком много и не знал, чему можно верить. Именно ее он приветствовал первой.
— Ана-тя, — сказал он. — Надеюсь, вы в добром здравии.
— Спасибо вам, высочайший, — ответила она настолько тихо, что Ота наполовину спросил себя, правильно ли он понял. — И вы тоже.
— Император, — сказал Фаррер Дасин на родном языке.
— Советник Дасин, — сказал Ота. — Вы были так добры, пригласив меня.
Кивок Фаррера ясно показал, что он предпочел бы этого не делать. Певцы достигли конца одной песни, слегка отдохнули, и начали следующую. Иссандра шагнула вперед, улыбнулась и положила руку на руку Оты.
— Простите моего мужа, — сказала она. — Он никогда не любил жизнь на борту. И семь лет пробыл моряком.
— Я этого не знал, — сказал Ота.
— Сражался с Эймоном, — сказал советник. — Потопил двенадцать их кораблей. Сжег их гавань в Катире.
Ота улыбнулся и кивнул. Интересно, как бы советник воспринял его историю, если бы Ота рассказал о том, как был рыбаком. Он решил не касаться этого предмета.
— Погода милостиво обошлась с нами, — сказал Ота. — Мы будем в Сарайкете до конца лета.
Судя по их лицам, он ляпнул что-то не то. Челюсть отца затвердела, его ноздри расширились. Улыбка матери потеряла острые углы, глаза стали печальными. Ана отвернулась.
— Давайте я вам покажу, высочайший, что они сделали с кухнями, — сказала Иссандра. — Это действительно замечательно.
После короткой прогулки по кораблю, Иссандра освободила его, и Ота отправился к предназначенному для него помосту. Другие гости прибывали с кораблей гальтов и утхайемцев, каждый новый гость приветствовал советника и его семью, потом подходил к Оте. Он ожидал увидеть разницу между ними: гальты, обиженные и полные с трудом контролируемой ярости, вроде Фаррера Дасина; его собственные люди — довольные перспективами, которые договор открывает перед ними. Вместо этого Ота увидел, что, пока гости приходили и уходили, пока подавали блюда, пока гальтские священники пели праздничные гимны, мнения гостей были более разнообразными и более сложными.