Цена весны
Шрифт:
Воздух внезапно сгустился. Маати встал, не зная, что сказать. Его спас внезапный щебет Ирит:
— О, это сущая ерунда. Нет нужды беспокоить Ванджит-тя. Я буду счастлива помыть тарелки вместо нее. Нет, Ванджит-тя, не возражай. Ты не должна напрягаться, если чувствуешь, что не можешь этого делать.
Последние слова она произнесла, повысив интонацию, словно они были вопросом. Маати кивнул, словно что-то решил, и вышел из зала. Ванджит молча последовала за ним, потом, вместе со своей маленькой ношей, вышла в боковой зал и оттуда в сады. Маати слышал голоса остальных, пока они занимались остатками двух маленьких птиц.
Потом они встретились, как обычно, сели тесным кружком и стали обсуждать основные моменты пленения андата. Не было и следа ссоры; Ванджит и Ашти Бег общались друг с другом с обычной добротой и уважением. Эя объясняла разницу между случаем, намерением и следствием структуры Ирит и Маленькой Кае и, по мнению Маати, убеждала себя. Освещенные теплым и мягким светом фонарей, они говорили ни о чем. И в конце искренне смеялись.
Это был хороший вечер, но, идя к себе в комнату, Маати чувствовал беспокойство и не мог сказать, почему. Что-то связанное с Ота-кво, Эей, Ванджит и Ясностью-Зрения. С гальтами и его собственным тревожащим и неожиданным проникновением в суть природы времени и упадка.
Он открыл книгу и прочитал собственные строчки, освещенные ночной свечой. Даже его почерк улучшился, с тех пор, как Ванджит исправила его зрение. Более старые записи были… не неразборчивыми, нет. Но не такими четкими. Это были записи, сделанные стариком. А сейчас он пишет совсем иначе. Он взял перо, коснулся кончиком чернильного бруска, но в сознании не возникли отточенные формулировки.
Он промокнул перо и отложил книгу в сторону. Где-то далеко на юге Ота ужинает с человеком, который разрушил Хайем. Потом он будет спать на шелковых простынях и пить вино из пиал, сделанных из чеканного золота; а здесь, на сухих равнинах, его дочь готовится рискнуть жизнью и исправить то, что он сделал.
То, что они сделали вместе. Ота, Семай и сам Маати. Один заполз в кровать с врагом, другой сбежал и скрывает лицо. И только Маати пытается восстановить мир. Успех Ванджит означает, что у них есть шансы на победу. Однако страх Эи напомнил ему, что дело еще не сделано.
Он пошел по коридорам в ближайшую темноту. Только свечи и полумесяц освещали его дорогу. И не удивился, когда увидел Ванджит, в одиночестве сидевшую в садах. В отличие от дворика, в котором они говорили раньше, сады были мрачными и пустыми. Он и женщины появились слишком поздно, чтобы можно было что-то посеять. Еду Эя привозила из Патая, и у них не было свободных рук, которые когда-то поддерживали школу. Природа вторглась за высокие каменные стены, юные деревца зеленели и тучнели там, где Маати сеял горох и собирал стручки.
Она услышала, как он приближается и взглянула через плечо. Она задвигалась, поправила одежду и Маати увидел маленькие черные глаза андата, появившиеся из складок хлопка. Она нянчила его. На мгновение это поразило Маати, хотя, поразмыслив, он понял, что не должен был удивляться. Андат, конечно, не нуждался в молоке, но был продуктом мышления Ванджит. Размягченный Камень участвовал в настольной игре с камнями. Три Как Одно была без ума от узлов. Здесь же, как никогда ранее в истории, связь между женщиной-поэтом и андатом невероятно похожа на связь между матерью и ребенком. Маати решил, что нянченье — физическое выражение этой связи.
— Маати-кво, — сказала она. — Я не ожидала, что сюда кто-то придет.
Он принял позу извинения, она просто отмахнулась. В холодном свете месяца она выглядела призрачно. Казалось, что глаза и рот андата поглощают свет, его кожа светилась. Маати подошел ближе.
— Мне кажется, что меня гложет беспокойство, — сказал он. — Сегодняшний ужин мне показался… неловким.
— Я тоже думала об этом, — сказала Ванджит. — Им трудно. Ашти Бег и остальным. Мне кажется, им очень трудно.
— Что ты имеешь в виду?
Она пожала плечами. Андат на ее бедре что-то прожурчал, с восторгом рассматривая собственные пальцы, коротенькие и бледные.
— Все они вложили в это так много времени, так много сил. И, вдруг, они видят, что другая женщина закончила пленение и получила ребенка. Могу себе представить, как это грызет их. Ашти больно, и она сорвалась. Когда-то я знала одну собаку. Ее переехала повозка и сломала ей спину. Она выла и стонала всю ночь. Вы бы подумали, что она просила о помощи, но она пыталась укусить любого, кто подходил близко. Ашти-тя очень на нее похожа.
— Ты так думаешь?
— Да, — сказала она. — И вы не должны думать о ней плохо, Маати-кво. Я сомневаюсь, что она вообще понимает, что делает.
Он сложил руки на животе.
— Не думаю, что и для тебя это так просто, — сказал он. Он хотел проверить ее, хотя не мог сказать в точности, как. Лицо Ванджит осталось ясным и безоблачным, как небо.
— Все совершенно, — сказала она. — Далеко не так трудно, как я думала. Хотя я сильно устаю от него. Но не больше, чем мать от новорожденного. Я уже думала об именах. Моего двоюродного брата звали Сиит, и он был примерно в том же возрасте, когда пришли гальты.
— У него уже есть имя, — сказал Маати. — Ясность-Зрения.
— Я имею в виду личное имя, — сказала Ванджит. — Которое будут знать только мы двое. Ну и вы, я думаю. Вы для него — почти отец.
Маати открыл было рот, и тут же закрыл его. Рука Ванджит скользнула в его, ее пальцы обвились вокруг его ладони. Она улыбнулась, настолько искреннее, настолько невинно, что Маати только покачал головой и засмеялся. Десять вздохов они оставались единым существом — сидящая Ванджит, стоящий Маати и андат, нетерпеливо извивавшийся на ее бедре.
— Как только Эя пленит Ранящего, — сказал Маати, — мы сможем вернуть все назад.
Ванджит издала негромкий звук — то ли кашель, то ли вздох, то ли смешок — и выпустила руку Маати. Он посмотрел вниз. Ванджит глядела на него и улыбалась.
— Это будет хорошо, — сказала она. — Но ей будет очень тяжело это сделать. Я бы хотела, чтобы мы как-то облегчили ей работу.
— Мы сделаем все, что в наших силах, — сказал Маати. — Этого будет достаточно.
Ванджит не ответила, а потом подняла руку и указала на горизонт.