Цена весны
Шрифт:
— А если это случится два раза? — спросила Эя. — Если это будет происходить каждый раз?
— Не случится, — возразил Маати. — Она не такая.
— Но она изменилась. Ты только что это сказал. Пленение дает власть, а власть изменяет людей.
— Она изменяет их положение, — сказал Маати. — Она изменяет их представления о том, что надо делать. Чего надо избегать. Она не изменяет их души.
— Я вскрыла сотни тел, дядя. И никогда взвешивала душу. Я никогда не осуждала никого. Надеюсь, я поступила правильно, выбрав Ванджит.
— Не убивай себя беспокойством, — сказал Маати. — Пока, во всяком случае.
Эя медленно кивнула:
— Я думала о том, кому послать письма и набрала полдюжины имен. Когда мы окажемся в Патае, я найму посыльного. И не буду дожидаться ответов.
— Отлично, — сказал Маати. — Все, что нам нужно, — немного времени, чтобы завершить Ранящего.
Эя приняла позу согласия и конца разговора, потом пошла по темнеющему залу — плечи опущены, голова наклонена. Маати почувствовал укол вины. Эя была уставшей, опечаленной и напуганной больше, чем показывала. Он посылал ее объявить всему миру, что она предала своего отца. Он мог бы отнестись помягче к ее опасениям о Ванджит и Ясности-Зрения. Он не знал, почему был таким жестким.
Он помылся, как всегда делал вечером, и приготовился написать несколько страниц в своей книге, нацарапать слова на бумагу при колеблющемся свете ночной свечи; мысли появились, главным образом, благодаря Ванджит. И совсем не удивился, когда кто-то поцарапался в его дверь.
Ванджит выглядела маленькой и юной. Андат, лежавший в изгибе ее руки, оглядел полутемную комнату, булькая себе, как младенец. Маати жестом предложил ей сесть.
— Я слышала, как Эя-тя говорила с Ашти Бег, — сказала Ванджит. — Они уезжают?
— Эя берет повозку и едет в Патай за припасами, — сказал он. — Кроме того она собирается послать письма, для меня. Ашти Бег будет помогать ей в пути. Вот и все.
— Это не из-за меня?
— Нет, Ванджит-кя, — тепло сказал Маати. — Нет. Все это было запланировано до всего того, что произошло между тобой и Ашти-тя. Это только… нам надо время. Эе нужно отдохнуть от пленения, очистить сознание. И нам нужно убедиться, что император и его сын не заимели полукровку-наследника до того, как мы сделаем то, что необходимо. Так что мы попросим помощи. Эя — дочь императора. Ее слово имеет вес. Если она расскажет нескольким людям — достаточно высокопоставленным утхайемцам — о том, что мы сделали и что собираемся сделать, они смогут использовать их влияние и остановят гальтов. А потом…
Он показал на Ванджит и школу, на широкое поле возможностей, лежавших перед ними, если у них будет время. Андат заворковал и широко раскинул собственные ручки — радость, или, возможно, насмешка.
— Почему он это делает? — спросила Ванджит. — Почему он заключил сделку с этими людьми? Разве он настолько любит Гальт?
Маати глубоко вздохнул, давая вопросу повращаться в сознании. Много лет назад он завел себе привычку складывать любое число грехов к ногам Оты. Но, скрепя сердце, не этот.
— Нет, — сказал Маати. — Ота-кво вовсе не зло. Мелочный, возможно. Заблуждающийся, безусловно. Он видит, что гальты сильны, а мы нуждаемся в силе. Он видит, что их женщины могут рожать детей от наших мужчин, и верит, что это единственная надежда на новое поколение. Мы можем исправить то, что сломали. Он этого не понимает.
— Нужно время, — сказала Ванджит.
— Да, — вздохнул Маати. — Нам нужно время, чтобы вновь построить. Пересоздать.
На мгновение он оказался на холодном складе в Мати, и андат Бесплодная посмотрела на него с ужасной и прекрасной улыбкой.
— Строить мир очень долго, — тихо сказал он, — а сломать его можно в считанные мгновения. Я все еще помню, на что это похоже. Между одним вздохом и другим, Ванджит-кя. Я разрушил мир меньше, чем за один удар сердца.
Ванджит мигнула, словно удивилась, а потом на ее губах появилась кривая полуулыбка. Ясность-Зрения успокоился, глядя на нее так, словно она что-то сказала. Андат стал неподвижным, как камень; он даже перестал делать вид, что дышит.
Маати почувствовал, как животе зашевелилось беспокойство.
— Ванджит? Ты хорошо себя чувствуешь? — Она не ответила, и Маати повторил: — Ванджит?
Она вздрогнула, словно забыла, где находится, и что он тоже здесь. Маати поймал ее взгляд, и она улыбнулась.
— Прекрасно. Да, я себя прекрасно чувствую, — сказала она странным голосом. Тихим, томным и расслабленным. Как после секса. Он принял позу, которая спрашивала, не пропустил ли он чего.
— Нет, ничего, — сказала Ванджит; и потом, словно отвечая на другой вопрос, добавила: — Ничего плохого.
Глава 15
Вскоре после полудня Ота шел по извилистой дорожке, ведущей из дворцов к бывшему дому поэта. Он был почти мальчишкой, когда в первый раз прошел этим путем, и с тех пор многое изменилось. Дорожка была сделана из белого разбитого мрамора с бордюрами из промасленного дерева. Мост, перекинутый через пруд, почернел от времени; даже волокна дерева, казалось, огрубели. Одна из рощиц, придававших дому поэта ощущение разъединенности от дворцов, сгорела. На место сгоревших деревьев посадили белые саженцы дубов, выглядевшие тонкими, неловкими и какими-то юношескими. Когда-нибудь, лет через десять, они будут нависать над дорожкой.
Он задержался на верхней точке арочного моста и поглядел в темную воду. Карпы-кои лениво плавали под поверхностью, оранжевые, белые и золотые спины появлялись из-под кувшинок и опять исчезали. Человек, отражавшийся в поверхности пруда, выглядел старым и усталым. Белые волосы, серая кожа. Время согнуло его плечи и сделало щеки впалыми. Ота вытянул руку, и отражение повторило его жест, словно они были старыми друзьями, приветствовавшими друг друга.
Когда он добрался до дома, тот показался менее изменившимся, чем ландшафт. Нижний этаж все еще имел стены, которые скользили по пазам, как жалюзи; когда они раздвигались, дом превращался в открытый павильон. Полированное дерево, казалось, сверкало под светом осеннего солнца. Он почти представил себе Маати, сидящего на ступеньках лестницы, как тогда. Ему шестнадцать зим, и он носит коричневое платье поэта так, словно это знак почета. Или Хешая с лягушачьим ртом, поэта, которого Ота убил, чтобы помешать убийствам невинных. Или Бессемянного, прекрасного и непостижимого раба Хешая.