Ценой потери
Шрифт:
— Вы знаете, о чем тут?
— Это история Куэрри, — сказал отец Тома.
— Вот эта белиберда?
Колэн снова взглянул на страничку: «Такое имя дали туземцы неизвестному, появившемуся среди них в самом сердце Черной Африки». Колэн спросил:
— Qui etes-vous [35] ?
— Паркинсон, — последовал ответ. — Вам уже было сказано: Монтегю Паркинсон. — Он разочарованно добавил: — Неужели это имя ничего вам не говорит?
35
Кто вы такой?(фр.)
Ниже
— Но это все ложь, — сказал Колэн отцу Тома.
— Чего он кипятится? — спросил Паркинсон.
— Он говорит, что здесь у вас не совсем все… правда.
— Скажите ему, что здесь все вернее всякой правды. Это страница современной истории. Неужели вы воображаете, что Цезарь действительно сказал: «И ты, Брут?» [36] Это надо было сказать, и те, кто при сем присутствовал, — старик Геродот [37] , что ли? Нет, он, кажется, был грек… значит, другой, Светоний [38] — проявили оперативность и сообразили, что тут требуется. Правду всегда предпочитают забыть. Питт потребовал на смертном одре пирожков со свининой, но история вложила ему в уста другое [39] .
36
Неужели… Цезарь действительно сказал: «И ты, Брут?»— Эти слова древнеримского государственного деятеля, полководца и писателя Юлия Цезаря, обращенные к одному из его убийц-заговорщиков, приводит в своей книге «Сравнительные жизнеописания» древнегреческий писатель и историк Плутарх (46 — ок. 127).
37
Геродот(между 490 и 480 — ок. 425 до н. э.) — древнегреческий историк, прозванный «отцом истории».
38
СветонийГай Транквилл (ок. 70 — ок. 140) — древнеримский историк и писатель.
39
Питт потребовал на смертном одре пирожков… но история вложила ему в уста другое.— Уильям Питт-младший (1759–1806) — английский государственный и политический деятель; официальные биографы утверждают, что он умер со словами: «Моя страна! Как же это я оставлю тебя!»
За извилистым ходом мысли Паркинсона не мог уследить даже отец Тома.
— Мои очерки надо помнить как исторические факты. Хотя бы от воскресенья до воскресенья. В следующем воскресном номере будет «Святой с прошлым».
— Вы тут что-нибудь понимаете, отец? — спросил Колэн.
— Не очень, — признался отец Тома.
— Зачем он сюда явился — причинять неприятности?
— Нет, нет! Ничего подобного. Я понял так, что его прислала в Африку газета писать о волнениях на британской территории. Туда он опоздал, но к тому времени начались беспорядки у нас в столице, и он приехал к нам.
—
— У него был обратный билет первого класса до Найроби. Их газете не по средствам держать в Африке сразу двоих светил, как он выражается, и ему телеграфировали, чтобы он перебрался на нашу территорию. К нам он тоже опоздал, но тут до него дошли слухи о Куэрри. Он говорит, что ему нельзя возвращаться с пустыми руками, надо хоть чем-нибудь блеснуть. И вот в Люке он повстречался у губернатора с Рикэром.
— Что ему известно о прошлом Куэрри? Мы сами…
Паркинсон внимательно прислушивался к их спору, его глаза перебегали с одного лица на другое. Хватаясь время от времени за какое-нибудь одно понятное слово, он тут же делал поспешные, скоропалительные, ошибочные умозаключения.
— Оказывается, — продолжал отец Тома, — в редакциях английских газет есть так называемые морги. Стоит ему сделать телеграфный запрос, и они вышлют сюда конспективное изложение всех материалов, публиковавшихся о Куэрри.
— Как полицейское досье.
— Я уверен, что ничего компрометирующего там не будет.
— Неужели, — печально вопросил Паркинсон, — никто из вас не слыхал моего имени — Монтегю Паркинсон? Уж, кажется, следовало бы запомнить. — Было непонятно, смеется он над собой или нет.
Отец Тома сказал:
— Откровенно говоря, до вашего приезда…
— Имя мое написано на воде. Цитата. Из Шелли [40] , — перебил его Паркинсон.
— А Куэрри знает, что тут затевается? — спросил доктор Колэн.
40
Имя мое написано на воде. Цитата. Из Шелли. — На самом деле не из Шелли (1792–1822), а из другого английского поэта-романтика — Джона Китса (1795–1821).
— Пока нет.
— Он только-только начинает привыкать. Ему хорошо здесь.
— Не торопитесь, доктор, — сказал отец Тома. — Есть и другая сторона вопроса. Наш лепрозорий может прославиться, как больница Швейцера, а англичане, по слухам, народ щедрый.
Фамилия Швейцер, видимо, помогла Паркинсону уловить смысл того, что говорил отец Тома. Он выпалил единым духом:
— Мои очерки публикуются одновременно в Соединенных Штатах, Франции, Германии, Японии и Южной Америке. Никто из ныне здравствующих журналистов…
— До сих пор мы как-то обходились без рекламы, отец, — сказал Колэн.
— Реклама — та же пропаганда. А специальным методам пропаганды обучают у нас в Риме.
— В Риме, отец, это, вероятно, более уместно, чем в Центральной Африке.
— Реклама может стать серьезной проверкой человеческих достоинств. Хотя лично я уверен, что Куэрри…
— Я никогда не увлекался жестокими видами спорта, отец. А уж таким, как охота на человека, и подавно.
— Вы преувеличиваете, доктор. Из всего этого может проистечь много добра. Вспомните, какая у вас всегда нехватка средств. Миссия не может финансировать лепрозорий. Государство не желает. Подумайте о своих пациентах.
— Может быть, Куэрри тоже наш пациент, — сказал Колэн.
— А, бросьте! Я говорю о прокаженных. Вы же сами всегда мечтали: были бы деньги, хорошо бы ввести восстановительную терапию для больных — для этих ваших беспалых калек.
— Может быть, Куэрри тоже калека, — сказал доктор и посмотрел на толстяка, сидевшего на стуле. — А где ему теперь проходить курс восстановительной терапии? Огни рампы противопоказаны увечным.
Дневная жара и вспышка взаимной злобы заставили их забыть об осторожности, и не они, а Паркинсон увидел, что человек, о котором здесь шел спор, уже переступил порог комнаты отца Тома.
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
