Ценой потери
Шрифт:
Бывает такой период в жизни, когда человек с весьма скромными актерскими данными может обмануть даже самого себя.
ЧАСТЬ V
Глава первая
Неожиданное появление и неожиданное исчезновение людей характерно для Африки, точно пустынные просторы слабо развитого континента способствуют такому дрейфованию. Прилив выбрасывает всякие обломки на берег и, уходя, уносит их с собой, а потом бросает где-нибудь в другом месте. Паркинсона никто не ждал, о его приезде никого не предупредили, и через несколько дней, «проявляя оперативность» и торопясь куда-то еще, он уже шагал со своим «роллефлексом» и «ремингтоном» к реке, где стоял пароход
Куэрри начинал забывать Паркинсона. Большой мир сделал свое черное дело и ушел, и снова наступил какой-то покой. Рикэр не напоминал о себе, эхо газетных статей из далекой Европы пока что не доходило до Куэрри. Даже отец Тома уехал на время в семинарию в джунглях, надеясь привезти оттуда преподавателя для вновь открытого класса. Ноги Куэрри постепенно привыкли к длинной латеритовой дорожке, тянувшейся между его комнатой и больницей; по вечерам, когда самая страшная жара спадала, латерит переливался розовато-красными бликами, точно распускающийся ночной цветок.
Отцы миссионеры не интересовались личной жизнью окружающих. Один пациент, вылечившись, уехал из лепрозория, а его жена перебралась к другому мужчине, но ей никто ничего не сказал. Школьный учитель, которого проказа изувечила как только могла, не оставив ему ни носа, ни пальцев на руках и на ногах (будто его кто обкорнал, обстругал, подровнял ножом), прижил ребенка с женщиной, которая могла передвигаться только ползком, волоча за собой тонкие, как палочки, иссушенные полиомиелитом ноги. Отец принес ребенка в церковь — крестить, и ему дали имя Эммануель, не читая нравоучений, ни о чем не расспрашивая. Миссионерам некогда было возиться с тем, что церковь считала грехом (догматика интересовала их меньше всего). Приглушенные инстинкты окольными путями, может, иногда и пробивались наружу у отца Тома, но в эти дни его в лепрозории не было, и он никому не докучал своими тревогами и сомнениями.
Понять, что собой представляет доктор, оказалось гораздо труднее. В противоположность миссионерам, ни в какого Бога он не верил, и поэтому ему не на что было опираться в своей нелегкой работе. Однажды во время приема, когда Куэрри позволил себе какое-то замечание о его образе жизни (поводом для этого послужил несчастный больной с застарелой проказой), доктор пригляделся к нему с той же профессиональной пытливостью, с какой только что смотрел на пациента. Он сказал:
— Если бы я сейчас взял у вас соскоб, мы получили бы, пожалуй, вторичный отрицательный результат.
— Не понимаю.
— Вы проявили интерес еще к одному человеку.
— А кто был первым? — спросил Куэрри.
— Део Грациас. А знаете, в выборе призвания я оказался удачливее вас.
Куэрри посмотрел на длинный ряд рваных матрацев, на которых в неудобных позах лежали больные, все забинтованные. В воздухе стоял сладковатый запах струпной кожи.
— Удачливее? — переспросил он.
— Только очень сильная натура может выдержать призвание, которое требует от человека погружения в самого себя и остается с ним один на один. Вы, по-моему, оказались недостаточно сильным. И меня бы тоже на это не хватило.
— А почему человек избирает такое призвание, как ваше? — спросил Куэрри.
— Он сам тут в роли избранника. Не Божьего, конечно! Все решает случай. Один старый врач в Дании — он и сейчас не сложил оружия — стал лепрологом на склоне лет. Совершенно случайно. Производил раскопки на заброшенном кладбище и обнаружил там скелеты без кистевых фаланг, оказалось, что кладбище это четырнадцатого века, хоронили на нем прокаженных. Старик сделал рентгеновские снимки скелетов и открыл в костяке, особенно в носовой полости, вещи, нам совершенно неизвестные. Ведь большинство из нас не имеют возможности работать на скелетах. После этого он стал лепрологом. Его можно встретить на любой международной конференции по лепре с небольшой сумкой в руках — знаете, какие выдают в самолетах, и в этой сумке лежит череп. Представляете себе, у скольких таможенников он побывал в руках? Они, наверно, каждый раз шарахаются от этого черепа, но пошлиной его, кажется, не облагают.
— А вы, доктор Колэн? Какой случай решил вашу судьбу?
— У меня в роли случая, видимо, выступил темперамент, — уклончиво ответил доктор.
Они вышли из больницы на воздух, влажный, ничуть не освежающий.
— Только поймите меня правильно. Я вовсе не рвался к смерти, как отец Дамьен. Теперь, когда лепра излечима, мы все реже и реже будем встречаться с людьми, которые сопрягают свое призвание с обреченностью, а в прежние времена это было довольно частое явление.
Они шли в тень, падавшую от здания больницы, где на ступеньках, ожидая приема, сидели прокаженные. Доктор остановился посреди дороги, на раскаленном латерите.
— Раньше процент самоубийств среди лепрологов был довольно велик. Они, вероятно, не выдерживали ожидания того самого анализа, который, как им казалось, должен был дать положительные результаты. Необычное призвание вело к не совсем обычным способам самоубийства. Одна человек — я его хорошо знал — сделал себе инъекцию змеиного яда, а другой облил керосином мебель в комнате и одежду и потом поджег самого себя. Как вы, вероятно, заметили, обоим этим способам присуща одна общая черта — ненужные муки. На это тоже идут по призванию.
— Что-то я не понимаю вас.
— Разве страдать не лучше, чем терпеть неудобства? Физическое неудобство раздражает наше «я», как комариный укус. Чем нам неудобнее, тем больше мы ощущаем самих себя, а страдания — это совсем другое дело. Мне иной раз кажется, что тяга к страданиям и память о перенесенных страданиях — это единственная для нас возможность слиться с условиями бытия человеческого. Страдания приобщают нас к христианскому мифу.
— Тогда научите меня страдать, — сказал Куэрри. — А то мне причиняют боль только комариные укусы.
— Если мы проторчим здесь еще хоть минуту, тогда вы узнаете, что такое страдание, — сказал доктор и потянул Куэрри в тень. — Сегодня я покажу вам несколько интересных случаев поражения глаз.
Он подсел к столу с хирургическими инструментами, и Куэрри поставил свой стул рядом. Такие ярко-красные глаза, какие сейчас смотрели на них, Куэрри видел только на детских рождественских масках из холстины, изображающих скрягу или дряхлого старца.
— Потерпите немножко, — сказал доктор Колэн, — обрести страдания не так трудно, — и Куэрри стал вспоминать, кто же это ответил ему почти теми же словами несколько месяцев назад? Собственная забывчивость рассердила его.