Ценой потери
Шрифт:
— Конек, к счастью, уже поставлен, — сказал отец Жозеф, все вытирая и вытирая нож, — но нам еще столько надо строить.
— А что, если просто подождать? — сказал отец Поль. — Кто знает? Может, она все выдумала. Может, Рикэр не предпримет никаких шагов. В газетах ничего не будет. Ведь им не интересно показывать миру такого Куэрри. Может, вся эта история и не дойдет до ушей или глаз генерала.
— А вы думаете, епископ так ничего и не узнает? В Люке сейчас, наверно, только и разговоров что об этом. В отсутствие настоятеля я несу ответственность.
Заговорил брат Филипп — впервые за все время.
— Там кто-то ходит, — сказал он. — Отпереть дверь?
Это был Паркинсон, мокрый до костей, потерявший дар речи от спешки. Он водил ладонью по левой стороне груди, будто стараясь усмирить зверька, что сидел у него под рубашкой, как у спартанца.
— Подайте ему стул, — сказал отец Тома.
— Где Куэрри? — спросил Паркинсон.
— Не знаю. Должно быть, у себя.
— Рикэр его разыскивает. Он ходил к сестрам, но не застал его там.
— А откуда вы знали, где искать?
— Она оставила дома записку Рикэру. Мы бы догнали ее, да машина сломалась у последней переправы.
— Где сейчас Рикэр?
— Бог его знает. Темнотища-то какая. Может, сбился с дороги и ухнул в реку.
— Он виделся с женой?
— Нет. Какая-то старая монашка вытолкала нас обоих за дверь и заперлась на ключ. Тогда он еще пуще взбеленился. Мы с ним и шести часов не спали с тех пор, как выехали из Люка, а это было больше трех дней назад.
Он покачивался взад и вперед, сидя на стуле.
— О, если б этот грузный куль мясной… Цитата. Из Шекспира. У меня больное сердце, — пояснил он отцу Тома, которому слабое знание английского мешало следить за ходом его мыслей. Остальные слушали внимательно, но понимали и вовсе немного. Всем им только становилось ясно, что дело безнадежно запутывается. — Дайте мне, пожалуйста, чего-нибудь выпить, — сказал Паркинсон.
Отец Тома обнаружил шампанское на дне одной из бутылок, которые все еще стояли на столе среди куриных костей и расковырянного вилками недоеденного суфле.
— Шампанское? — воскликнул Паркинсон. — Я бы предпочел глоточек джина.
Он посмотрел на бутылки и рюмки — в одной остался недопитый портвейн, и сказал:
— Вы тут себе ни в чем не отказываете.
— У нас сегодня особенный день, — несколько смущенно ответил отец Тома, впервые взглянув на стол как бы со стороны.
— Еще бы не особенный! Я думал, мы так и не успеем на паром, а теперь из-за грозы черт знает когда отсюда выберешься. И вообще, знал бы, никогда бы не приехал на этот черный континент, будь он проклят! Каркнул ворон: «Никогда!» Цитата. Не помню откуда.
Снаружи послышались крики, но слов нельзя было разобрать.
— Это он, — сказал Паркинсон. — Ходит-бродит. И рвется в бой. Я его спрашиваю: разве христианам не полагается все прощать? Но ему сейчас что говори, что нет — бесполезно.
Голос послышался ближе.
— Куэрри! — разобрали они. — Куэрри! Где вы, Куэрри?
— Из-за какой чепухи подняли всю эту кутерьму! Да там, наверно, никаких фиглей-миглей и в помине не было. Я его убеждал: «Они всю ночь говорили, мне же было слышно. Любовники не станут всю ночь разговоры разговаривать. У них бывает с паузами».
— Куэрри! Где вы, Куэрри?
— Ему, по-моему, нужно, чтобы подтвердилось наихудшее. Понимаете почему? Если у них с Куэрри идет борьба за женщину, значит, они на равной ноге. — И он добавил с неожиданной проницательностью: — Не хочется ему быть ничтожеством, это для него нож острый.
Дверь снова отворилась, и на пороге появился взлохмаченный, промокший до нитки Рикэр — растение в ванной, вытянувшееся от чрезмерной сырости. Он осмотрел миссионеров, всех по очереди, точно ожидая, что среди них может оказаться переодетый в сутану Куэрри.
— Мосье Рикэр, — начал было отец Тома.
— Где Куэрри?
— Пожалуйста, входите, садитесь, давайте поговорим…
— До того ли мне? — сказал Рикэр. — Я агонизирую. — Тем не менее он сел — на сломанный стул, и еле державшаяся спинка у стула треснула. — Я потрясен, я страдаю, отец. Я душу открыл этому человеку, поделился с ним самыми своими сокровенными мыслями, и вот как меня отблагодарили.
— Давайте обсудим все спокойно, трезво.
— Он насмехался надо мной и презирал меня, — сказал Рикэр. — Кто ему дал право меня презирать? Пред очами Господа мы все равны. Все — и скромный управляющий плантацией и знаменитый Куэрри. Посягнуть на христианский брак! — От него сильно пахло виски. Он сказал: — Года через два я подам в отставку. Уж не думает ли он, что я буду растить его ублюдка на свою пенсию?
— Вы провели три дня в пути, Рикэр. Вам надо выспаться. Потом мы…
— Она не хотела со мной спать. Никогда не хотела. Вечно какие-нибудь отговорки. И в первый же его приход, только потому, что он знаменитость…
Отец Тома сказал:
— Нам крайне нежелательно доводить дело до скандала.
— Где доктор? — вдруг крикнул Рикэр. — Они дружки, их водой не разольешь.
— Доктор у себя дома. Он тут совершенно ни при чем.
Рикэр шагнул к двери. Он застыл у порога, точно актер, забывший свою реплику.
— Ни один суд меня не осудит, — сказал он наконец и вышел в темноту, под дождь.
Первую минуту они молчали, а потом отец Жозеф спросил, обращаясь ко всем сразу: