Центурион Траяна

Старшинов Александр

А для этого он готов был даже жениться на Сабине. Он вообще был готов для этой своей цели пожертвовать всем. Или почти всем: быть верным Сабине он не собирался. О его связях с красивыми аристократками по столице все время гуляли сплетни. Добиваясь брака с Сабиной, Андриан встречался в Риме с Элией, женой Луция Цезония Коммода, аристократа и скучного пустого человека, который, как и все прочие люди его сословия, старательно делал карьеру. Нет сомнений, Траян в положенное время сделает Коммода консулом, как жена сделала его посмешищем Рима.

Сейчас, вспомнив Элию, Адриан

невольно улыбнулся. Она была красива, женственна и глуповата. Она все время что-то изображала, томно закатывала глазки, подкручивала якобы выпавший из прически локон и могла всадить иглу от фибулы в руку служанке за то, что та неосторожно дернула волосок, сооружая эту самую прическу. То есть Элия была сама банальность – набор всех мыслимых пороков блестящего Города, и при этом какая-то безумно дальняя родня самому Адриану – недаром родовое имя ее отца тоже было Элий – как у Адриана. Это сомнительное родство, возможность сходства в одной капле крови почему-то приводила Адриана в ярость – порой совершенно беспричинную. Это было обвинение, на которое невозможно было ответить, порок, который нельзя было скрыть.

«Неужели и во мне есть подобная же пустота, никчемность, ничтожность… – спрашивал себя Адриан, глядя на эту женщину, как будто смотрелся в отполированное до солнечного блеска бронзовое зеркало. – Я ненавижу все это до бешенства. И все же… это есть во мне…»

Она обожала, чтобы ее ложе было осыпано лепестками роз и лилий. Они встречались днем, когда неверная жена якобы посещала лавки торговцев драгоценностями и духами. Насытившись любовными ласками, Адриан дремал подле нее, а она осыпала его могучее тело лепестками роз.

Еще она обожала деньги. Приходя, Адриан бросал в вазу с лепестками монеты – он непременно набирал перед уходом ауреи [101] и денарии из разных чеканок, он осыпал профилями мертвых правителей юную матрону, как будто уличал ее в скоротечной и подлой измене. Он покупал ее как шлюху – только за очень высокую цену. Она же скрывала свои наклонности Мессалины под бледными розовыми лепестками.

Через три или четыре месяца после начала их связи она сообщила, что беременна. И рассмеялась, увидев растерянное лицо Адриана. Несмотря на всю свою недалекость, она распознала, в чем дело.

101

Аурей – золотая монета, равна ста сестерциям.

«Не бойся, твоему браку с Сабиной ничто не грозит, – сказала Элия, продолжая смеяться, – мой муж признает ребенка».

Маленький Луций родился за месяц с небольшим до официального брака Адриана с Сабиной. Элия не ошиблась – Цезоний Коммод поднял ребенка с земли, когда маленький кричащий сверток положили к его ногам, признал сына за своего. А мог бы отречься, приказать отнести его на Овощной рынок и оставить у колонны Лактария. Вместо этого Цезоний Коммод отправился в храм Юноны Луцины на Эсквилине и внес имя Луция в списки родившихся под именем Луция Цезония Коммода.

Ну что ж… родился, признали, не подкинули.

Будет расти в знатной римской семье малыш императорской крови. Адриан вздохнул, и мысли его тут же перекинулись на собственную семью и собственную жену. Неприязнь вдруг вспыхнула, переходя чуть ли не в ярость. Сабина умеет устраивать ссоры, но так до сих пор и не забеременела. Если бы она родила мальчика, внука Траяну, император непременно усыновил бы Адриана! Но нет, она то ли что-то делает, чтобы не беременеть, то ли в самом деле пока не способна стать матерью…

– Что с тобой? – Филон тронул Адриана за локоть.

– А?.. – Адриан очнулся от печальных размышлений.

– У тебя такое несчастное лицо.

* * *

Откачать колодец до самого дна не сумели. Хотя воду черпали исправно, мостовая вокруг покрылась коркой льда, но бойкий родник все равно тут же заполнял дно чистейшей водой. Пришлось выбрать раба пожирнее, натереть его дополнительно маслом, дать глотнуть вина и спустить парня вниз. За несколько мгновений, стоя по колено в воде и шаря по дну руками, он на ощупь собрал в ведро все, что смог найти. Потом ему на смену спустили второго, потом третьего.

– Я знал, что в Сирмии дерьмовые бани, но не думал, что такие маленькие и холодные, – раздался за спиной Филона насмешливый голос.

Грек обернулся. Перед ним стоял незнакомый человек лет тридцати. Он был светловолос и светлоглаз, кирпичного оттенка летний загар потускнел, придавая лицу грязноватый оттенок. Был он в замызганных и засаленных одежках, но все же на бродягу не похож – военный пояс с наборными пластинами, рукоять меча и ножны богато украшены, начищенный бронзовый кошелек на поясе.

– Будь здрав, Адриан! – сказал белобрысый.

– И ты здравствуй, центурион Декстр! – отозвался Адриан. – Давно ли ты бывал в термах?

– Как раз в январские календы.

– То-то я чую, от тебя сильно попахивает, – сморщил нос Адриан. – Не хочешь помыться? – Он кивнул на колодец.

– Люблю купаться в прохладной воде. Но… летом. Может, ты порадуешь меня и скажешь, что бани истоплены?

– Истоплены, – подтвердил Адриан, – но только в лаконик [102] побежит первым наш Тритон, а то бедняга совсем посинел.

102

Лаконик – парильня.

– Кажется, все детальки подняли! – как раз в этот миг из колодца донесся гулкий голос Тритона.

– Тогда вылезай! – милостиво разрешил Адриан. – Но учти: если Филон недосчитается какой-то части, придется тебе снова нырять. Именно тебе.

* * *

Адриан и Декстр оба любили не лаконик с его сухим паром, а влажный кальдарий, куда и направились после того, как банщики со всей старательностью натерли их маслом. После этого рабов выставили за дверь. Декстр был не из тех, кто почитал рабов за глухих и безгласных существ. Чаще всего хозяйские тайны продают рабы. Декстр и сам зачастую выступал покупателем.