Цепь грифона
Шрифт:
– А мне, честно говоря, жаль потерю званий прапорщика и поручика, – искренне посетовал Игнатьев.
– К сожалению, звание поручика теперь накрепко укоренилось в народном сознании со званием белогвардейским, – ответил вместо Суровцева Делорэ.
– И того хуже, – точно не принимая помощь коллеги, продолжил Суровцев, – с недавнего времени поручик – персонаж почти водевильный. Но, уверяю вас, в гимнастёрках старого образца наши лейтенанты будут очень похожи на прежних подпоручиков и поручиков. Вопрос о возвращении гимнастёрки русского образца тоже почти решён. Кроме всего
– Ну это как раз и понятно, – удовлетворённо проговорил Граве, – рубаха она и есть рубаха. От слова «рубить». В суконном исполнении тепло опять же лучше держит.
– А меня, – смеясь, заговорил Делорэ, – больше всего поразило то, как живо и с какой лёгкостью вы бросились обсуждать детали! Это не может нас не радовать. Но и это ещё не всё… Следуем дальше…
И снова последовал одновременный поворот голов в сторону Суровцева. Сергей Георгиевич молча положил перед гостями по листу машинописного текста.
– Товарищи генералы, чай совершенно остыл, – робко произнесла Лина.
– Очень хороший чай. Спасибо вам, голубушка, – отставляя свой стакан, поблагодарил её Бонч-Бруевич.
Все прочие ничего ей не ответили. За какие-то секунды генералы прочли текст. Как пробежали на едином дыхании короткую дистанцию. Даже невольно сделали по большому глотку воздуха по окончании чтения.
Впечатление от прочитанного оказалось более сильным, чем от предыдущего документа. Игнатьев и Граве переглянулись. Предавшись каждый своим мыслям, долго смотрели прямо перед собой. Бонч-Бруевич дочитал последним. Лицо его оставалось непроницаемым.
– Должен вам признаться, – пришёл на выручку гостям Делорэ, – я в своё время испытал не меньшее потрясение. Но ещё большим потрясением было то, что эти предложения практически без поправок уже утверждены лично товарищем Сталиным.
– Ну, тогда и говорить нечего, – точно успокоился Игнатьев. – У меня лично и слов нет. Скажи мне кто-нибудь ещё вчера, что такое возможно, я, право слово, рассмеялся бы такому человеку в лицо.
И он не совсем осмысленным взглядом посмотрел на непримечательный лист бумаги, где из-за возрастной дальнозоркости без очков мог прочитать только одну строчку крупным шрифтом: «СУВОРОВСКИЕ И НАХИМОВСКИЕ УЧИЛИЩА».
– Умно. Очень умно с суворовскими училищами. И традиции кадетских корпусов возвращаются, и в то же время дети простых родителей получают замечательные возможности военного образования, – вслух размышлял Граве. – А в наших условиях меньше сирот становятся беспризорниками. Да и само военное образование будет более выстроенным по вертикали. И название – лучше не придумаешь. Суворовцы. Позвольте пожать вашу руку. Ваша работа выше всякой похвалы. Замечательно! Просто замечательно!
«Боже мой, вот кого он мне напоминает, – наконец-то понял Суровцев, пожимая руку генерала-изобретателя, – Деникина. Граве манерой держаться напоминал Антона Ивановича Деникина. Интересно, знает ли он сам об этом – представитель теперь полностью истреблённой большевиками военной интеллигенции?»
– А вы теперь представьте, Иван Платонович, как немец теперь занервничает! –
– Я думаю, что внутри нашей армии нервных потрясений тоже не избежать. Не забывайте, что выросло целое поколение командиров, никогда погон не носивших, – ответил Граве. – И живы те, что воевал против людей в погонах. Всё очень не просто. Потом этой реформой, а это, безусловно, реформа, упраздняются специальные звания органов безопасности, как и все специальные звания. И как отнесутся к этому, например, политработники, сказать трудно.
– А какое нам до них дело? – заносчиво спросил бывший граф.
– Не скажите, – резонно заметил Делорэ. – Мне анекдот в этой связи вспомнился. Я его в заключении слышал, – сказал он и выразительно посмотрел на сидевших в советских тюрьмах Суровцева, Граве и Бонч-Бруевича. – Так вот анекдот… Соседи по коммунальной квартире разговаривают за выпивкой. Один говорит: «Я в тюрьме сидел. Серёжка сидел. Пашка и Мишка тоже сидели. А Лёшка не сидел. Давайте Лёшку посадим!»
Четверо из пяти присутствующих выразительно посмотрели на не познавшего репрессий Игнатьева. И если Бонч-Бруевич никак не прореагировал на анекдот, то Суровцев и Граве громко рассмеялись.
– Несмешно, Михаил Иванович. Совсем несмешно, товарищи генералы, – подчёркнуто чётко выговорив каждую букву во фразе, ответил Игнатьев – единственный из четверых чудом избежавший ареста и тюрьмы.
– Да уж какой тут смех! Слёзы одни, Алексей Алексеевич, – согласился Делорэ. – Мы сейчас вот у Лины спросим, – продолжил он. – Скажите, голубушка, как ваше начальство отреагировало на известия о нашей работе?
Гости с интересом посмотрели на Лину. Под впечатлением от прочитанных документов они как-то и забыли о девушке в форме сотрудника НКВД. Нужно сказать, что ей во время всего разговора удалось не привлекать к себе внимания. А она уже два раза заменила остывший кипяток в стаканах гостей. Чай они так и не пили.
– В начале нашей работы меня просили узнать: будут ли вводиться погоны у чекистов? Или нам будет оставлена прежняя форма, – уклончиво ответила девушка.
– Завидно стало, – рассмеялся Суровцев. – Ещё раз передайте, что будут. Даже у милиционеров теперь будут погоны. Но самое интересное, что политруки и комиссары теперь тоже будут носить погоны, – опять смеялся он. – И у женщин, находящихся на военной службе, будут свои погоны. А у очаровательных девушек свои маленькие девичьи погончики, – пошутил он.
Все улыбались. Даже Бонч-Бруевич. Настроение в столовой становилось почти праздничным. Только Михаил Иванович Делорэ улыбался натянуто. Суровцев понял, что его опять начинают мучить боли. Заканчивалось действие морфия.
– А если серьёзно, то суть политических органов и органов безопасности от этого конечно не изменится, но печать избранности их работники утратят. Кое-кто уже воспринял это как посягательство на свой статус, – продолжил Суровцев. – Вспомните, сколько копий было сломано до революции из-за отсутствия в гвардии звания подполковника?