Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
Шрифт:
— Коньяка хотите? — желая ее смутить, спросил Олесь. У него из памяти никак не вычленялись скелетные стриптизерки из зеркальной комнаты.
— Да что ты! На ночь коньяк… — нисколько не смутившись, отозвалась Виолетта. — Утром, если предложишь, с удовольствием перед завтраком… — Она с шорохом перекинула страничку книги.
— Спасибо за заботу!
Отвернувшись к стенке, натянув на голову одеяло, прижавшись лицом к этой вибрирующей теплой переборке, Олесь попытался заснуть, но заснуть не вышло, вибрация впитывалась кожей, и не вылитый в женщину огонь мучил поэта. Он встал, решительно
Душ оказался занят. Маруся судорожно кулаком терла глаза и тихонечко ругалась. Внутри в кабинке кто-то громко причмокивал, там лилась вода, и звонкие хлопки, вероятно, ладоней по голому телу напоминали давешние эротические аплодисменты.
— Ну? — спросила Маруся. — И как мы?
Приобняв ее за теплые плечи одной рукой, другой рукой сжав пальцы в судорожный кулак, Олесь ударил в дверь. Замок уже починили, и дверь только пружинила при ударах и гудела. Ждать пришлось еще несколько минут, после чего из душа вышел по пояс голый кавказец.
— Чего стучишь? Не видишь, один! Один я купаюсь! Одна говорит, не пойду с тобой купаться, трупа боюсь. Другая говорит, не пойду с тобой купаться, трупа боюсь! Я им говорю, послушай, какой труп, какой мертвец, глупости… Его там никогда и не было, а она, дура, все равно — боюсь! — Он жадно осмотрел с ног до головы Марусю и прибавил, уже исчезая за дверью своего номера: — Мало, деньги украли, так еще и трупа боюсь. Что он, труп, укусит тебя?
Заперев дверь изнутри (действительно поставили новый замок, хороший, такой простым нажимом не вышибешь), Олесь, совершенно уже потерявший всякий жар и желание, опустился на деревянную скамеечку и отупело уставился в стену. Он положил руки на колени, он уже пожалел о том, что сюда пришел, он хотел спать. Маруся же, напротив, только-только воспламенялась, она, раздеваясь, обошла мелким шагом обе смежные комнатки, осмотрела пристально. В нескольких местах зачем-то пощупала подрагивающие кафельные стены.
— Понять не могу, — сказала она бодрым голосом, избавляясь от белья и не глядя швыряя его на голову засыпающего поэта. — Зачем они старушку по башке стукнули — это ясно. Но зачем они сюда труп приволокли? Или они еще там, в Афганистане, поклялись на крови погибших товарищей помыться вчетвером на теплоходе, идущем по Белому морю в Соловки? — Пол качнуло, босые ноги заскользили по мокрому, но Маруся легко удержала равновесие. — Не складывается что-то… Совсем не складывается…
С трудом заставив себя подняться, поэт тоже разделся, вглядываясь в женское нагое тело, рассматривая и оценивая его изгибы, повороты и впадины, как произведение искусства, он все же пытался возбудиться, и в какой-то мере ему это удалось.
Маруся наладила воду и подставила под жесткие парящие струи сначала спину, потом грудь, потом опять спину. Она не хотела теперь мочить волосы.
— Как ты думаешь, куда они теперь его спрятали?
— Кого? — Олесь попытался ухватить ее за мокрую руку.
— Труп, неужели не понятно?
— В гроб, наверно, положили!
— А ведь точно! Молодец! Сообразительный мальчик!.. — Она подставила все-таки голову под душ, по лицу, повернутому к Олесю, потекла вода. — Ты помнишь, что объявили?
— Нет.
— Сейчас на корабле будет учебная пожарная тревога.
— И что нам это дает?
— А то! Если не попадаться на глаза команде, можно же заглянуть туда, в гроб, а? Как?
— Зачем?
— А тебе не хочется узнать, что в нем? Она звонко била в ладоши и подпрыгивала на раскачивающемся кафельном полу. Она уже успела намылиться и ускользала под растопыренными ладонями поэта.
— Мы узнаем, кто в гробу! — громко декламировала она. — Мы узнаем, что в гробу! Мы узнаем, зачем гроб!
«Лечить тебя надо, — подумал Олесь, все-таки притягивая к себе женское тело и затыкая орущие губы своими губами. — Лечить, милая!..»
18
Ровно в двадцать два часа репродукторы по всему теплоходу издали хрип, и после паузы, наполненной далеким дыханием, вежливый голос капитана-директора, вероятно, он уже съел своего поросеночка и хорошо притом выпил, сказал:
— Внимание! Господа и дамы! Прошу в течение ближайшего получаса во избежание травм и нервных расстройств оставаться в своих каютах. Те, кто в баре сидит, пусть не выходят. Ну да ладно, — добавил он будто сам себе, будто что-то отмечая параллельно в блокноте. — Бар мы заперли. Господа и дамы, на судне проводится учебная пожарная тревога. Я вас очень прошу, погодите ходить в туалет, не высовывайтесь!
— Виолетта Григорьевна, вы спите? — позвала в темноте Маруся, поднимаясь со своей полки. — Вы спите? — только убедившись, что соседка спит, уткнувшись лицом в раскрытую книгу, Маруся выскользнула вслед за поэтом в коридор.
Вероятно, по поводу пожарной учебной тревоги в коридоре выключили девять десятых ламп, отчего полутемное пространство показалось наполненным какой-то шевелящейся зеленью. Пол все так же покачивался, и быстро двигаться не получалось, отчего часть решимости моментально была утеряна.
— Куда? — шепотом спросила Маруся. — Как ты думаешь, где он может официально размещаться?
— Кто? — еще более тихим шепотом отозвался поэт.
— Да этот, гроб с покойником.
— Гроб?
— Он! — Чтобы скрыть судорожный смешок, Маруся зажала себе рот ладонью. — В общем, понятно. — Она, напрягая глаза, смотрела в зеленоватую полутьму коридора. — Здесь совсем близко. Холодильный трюм. Дверь в конце следующего коридора. Иначе зачем героям Афганистана селиться в четвертом классе?
— Зачем?
— К приятелю поближе! — Маруся потянула поэта за собой. — Пошли, пошли…
За дверью кавказца довольно громко хихикали неприличными голосами девицы, за дверью «афганцев» царила тишина. Олесь, все-таки приложил ухо к полировке и, к своему удовольствию, услышал пьяный храп.
— Тебе не страшно?
— Нет, просто спать хочется. Где твоя дверь?
— Сюда. Они прошли до конца коридора, поднялись немножко вверх по лесенке под надписью «Служебный проход» и остановились перед белой металлической дверью. Дверь оказалась заперта, и нажатие на длинную ручку ничего не дало.