Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
Шрифт:
— Коньяк? — спросил он, устраиваясь на стуле.
— Нет, спасибо.
— Может быть, партию в покер?
— Тоже нет.
— Вопросы?
— Несколько вопросов.
Отвечали Олесь и Маруся строго по очереди, отчего ироническая улыбка капитана сделалась чуть шире.
— Слушаю вас! — Он налил себе в рюмочку коньяка и, приподняв, проглотил. — Слушаю вас, молодые люди.
«Это уже не цирк, — подумал Олесь. — Это не клоун. Это не клоунада. Это балет! Опера! Большой театр!»
— Маруся! — протягивая руку, сказала она.
— Казанец Петр Викторович, — пожимая эту руку, сказал капитан.
— Олесь!
— Приятно!
— На судне произошла кража.
— Это ЧП.
— В душе четвертого класса женщина нашла мужской взрезанный труп.
— Ну это совсем уже неприятно.
— Он потерялся. Его унес кто-то и спрятал.
— Придется, значит, поискать… — Улыбка капитана сделалась еще шире. — Да знаю я, знаю все. Ничем вы меня не удивите. — Его добродушный тон поразил поэта, лишив всякого желания продолжать разговор. — Обычное дело. Вы же видите, это туристическое мероприятие, а не морская ходка. Мы живем в некотором смысле не по законам флота, а по законам карнавала.
— А откуда вы знаете? — жестко спросила Маруся.
— Директора маршрута, шута горохового, видели?
— Конечно… Даже играли с ним в покер.
— Ну так это вор.
— Вор? — не удержался Олесь.
— Фармазон. Я с ним пятый рейс хожу. Каждый раз мы их по приходе в Архангельск сдаем милиции обоих, и каждый раз они возвращаются. И, знаете, ничего нельзя сделать. Они проходят медкомиссию, они невменяемые, видите ли, клептоманы-мистики. И с работы их из туристического агентства не увольняют, а что? Рекламаций нет. Жалоб никаких, — он помассировал рукой шею. — Нужно будет в этот раз жалобу самому написать.
— А труп?
— Труп — другое дело. Если труп, то это серьезно. Эти никого убить не могут. Они по-человечески и украсть ничего не могут, только в карты хорошо играют, шельмы.
— Они свинью на палубе зарезали! — зачем-то сказала Маруся.
— Вполне может быть. У них каждую ходку именины сердца. Любят отметить шикарно. Приглашали вас?
— Пригласили.
— И меня пригласили. Пойдете?
— Нет.
— И я не пойду.
Рюмочки в глубине открытого сейфа колыхались и очень тихо звенели. Переводя взгляд с предмета на предмет в каюте, Олесь остановил свое внимание на стенном зеркале. В зеркале отражался капитан. Поза капитана в другом ракурсе показалась поэту какой-то неестественной.
— А что делать-то будем теперь? — спросила Маруся.
— В общем ничего страшного, — сказал капитан. — Вы, девушка, помогите мне галстук завязать. Видите ли, радикулит страшнейший, сам не могу, с утра пытаюсь, ничего не выходит. Пора в отставку, да вот никак не могу решиться… А вы, молодой человек, если не в труд, ботинки мне помогите завязать. Извините, но другого выхода у нас с вами теперь нет. Не могу же я к кэгэбешнику босиком через все судно идти.
Пока Маруся, встав за спиной у Петра Викторовича, осторожными красивыми движениями завязывала галстук, а Олесь, опустившись на корточки, завязывал на ногах капитана ботинки, Казанец рассказал, что на корабле вообще-то милиции нет и не было, только мелкая сошка из КГБ обычно крутится, такая, в общем, мелкая, что к ней, действительно, и босиком было бы можно. Но как раз в этот рейс вместо обычного контролера пошел полковник по фамилии Шуман. Имя-отчество сразу и не припомнишь. Кого-то пасет, а за компанию и вторую ставку на этот рейс взял. Такая шишка без галстука и без ботинок капитана серьезно не воспримет.
На лестнице Маруся взяла поэта за ухо и сказала:
— Иди один, я тебя в баре подожду. Сил больше у меня никаких. С детства КГБ не перевариваю.
Желание плюнуть и тоже отправиться в бар в Олесе пресек молодой дежурный офицер, по приказу Петра Викторовича составивший им компанию. Когда Маруся развернулась и ушла в распахнутые двери навстречу огромному окну, мягким креслам, коктейлям и приятной музыке, офицер, поправив свои длинные светлые волосы, взял поэта вежливо за локоть.
14
«Сволочь я, сволочь, — думала Маруся, размякнув в кресле и закрыв глаза. — Нужно было вместе идти. — Тяжелый, на сей раз вовсе не молочный, коктейль в стакане оттягивал ее руку, но она все не ставила и не ставила его на стол. — Теперь обидится. А, наплевать, пусть обижается, сколько хочет… Поэт не должен обижаться на свою женщину. — Она чуть приоткрыла глаза. Звучала мягкая музыка, за окном лежала огромная черная пустыня. — Господи помилуй, как хорошо! — Она сделала большой глоток и легко, без внутреннего стона, лихо двумя перстами перекрестилась. — Помилуй мя!»
— Простите, сестра! — тотчас раздалось рядом, и в соседнее кресло опустился знакомый коротышка. — Мы, кажется, сегодня трапезничали вместе?
— Обедали!
— Всегда красивое слово слаще. Ну пусть по-вашему, обедали.
Он был уже не в рясе, а в темно-коричневом, довольно-таки неопрятного вида костюмчике.
— Я имел неосторожность услышать часть вашего разговора на лестнице, — продолжал он. — Насколько я сообразил, ваш приятель пошел к Шуману. Если вы хотите получить от этого мерзавца какую-то помощь, то я должен предостеречь.
— Не надо, — попросила Маруся. — Не надо меня ни от чего предостерегать. Не могли бы вы мне сделать одолжение?
— Пожалуйста, любое.
— Отсядьте от моего столика.
— Конечно, конечно, ежели не в масть пришелся, но я хочу сказать, коли вы уже обратились к Шуману, я обязан, как честный человек, предупредить о грядущих последствиях сего поступка.
Маруся залпом допила стакан. Ей показалось, что луна белым огромным шаром вкатилась сквозь стекло прямо в глаза, и это было достаточно приятно.
— И не стыдно вам, отец Микола, к девушке клеитесь, как подросток! — сказала она, переигрывая пьяную. — Сан, мне казалось, он обязывает. Разве не так?
— Сан! Естественно, так!.. Но Шуман!..
— Что вы заладили «Шуман, Шуман». Это тот что ли, дылда здоровый в костюмчике, что за нашим столом сидел? Симпатичный мужик, только он какой-то немножко дебильный.
— Я его ненавижу! — сказал отец Микола. — Ненавижу!
В окно смотреть надоело, и Маруся попыталась нащупать в густой толпе, переполняющей бар, троих «афганцев». Не нашла, невозможно было уследить ни за одним человеком, никто почти не сидел на месте со своим коктейлем, к тому же все время менялось освещение. Оно было в прямой связи с музыкой. Чем нежнее мелодия, тем больше накатывал мрак и красный свет. Маруся, сосредоточившись на бармене, выбралась из кресла и заказала еще одну порцию. Только миг она поколебалась: