Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
Шрифт:
— Какой сюрприз?
— Он хотел сначала эту вещь надеть, а потом уже появиться во всем блеске и всеоружии. Но, видишь, не успел, ты вошел и заперся.
— Так что ж он не сказал-то!
— Неудобно… — прогнусавил кавказец, лицо его налилось краской, он отвернулся и, распахнув один из чемоданов, стал рыться в вещах. — Что сказать?.. Кому сказать?.. Глупость!.. Спасибо, не убил тебя, дурака!..
— Ну вот видишь, нужно сказать спасибо! — Маруся дернула Олеся за руку, заставляя подняться на ноги. — Даже без нашатыря обошлось.
— А ты чего не сказала? — упираясь и не давая себя сразу вытащить из каюты, спросил Олесь у девицы. — Ты бы могла сказать. Зачем ты целлофаном накрылась, он же прозрачный. В конце концов, можно было завизжать, по морде меня отхлестать. Дура, что ли, совсем?
— А я и завизжала! — сказала Вика. — Ты не слышал, что ли?
Только оказавшись в своей каюте, Олесь сообразил, что одет.
Одежда, правда, была сыровата, но зато вся на теле.
— Ты меня одела? — спросил он. Маруся кивнула. — А где эта, Тамара Васильевна? В санчасть унесли? — Маруся опять кивнула, не поворачиваясь, она вставила в замочную скважину ключ и, не глядя, повернула его, она смотрела на поэта уже другими глазами.
— Нужно было ему сказать, что там, где они трахались, труп лежал, — сказал Олесь, послушно расстегивая рубашку. — Ему бы, наверное, понравилось. — Он снял рубашку, Маруся вынула ключ, положила его на стол и тоже стала раздеваться. Делала она это быстро и как-то сосредоточенно. — Совсем запугали меня, — продолжал Олесь. — Везде трупы мерещатся! Рубашка мокрая, брюки мокрые, даже трусы мокрые. Самому противно.
Наверное, у нее было ощущение, что с той стороны иллюминатора может кто-нибудь заглянуть, Маруся тщательно соединила шторы так, чтобы не осталось даже щелочки, и темная ночная волна присутствовала теперь лишь в виде плюхающего движения, неостановимого ритмичного звука.
— А ты что вернулась? — спросил Олесь, поудобнее устраиваясь на полке и принимая на ладони предлагаемый вес. — Ты же в бар пошла. Выпить хотела?
— Ты думаешь, я сама вернулась. Ты знаешь, сколько ты без сознания лежал?.. — Казалось, шум дизелей под полом усилился, стал ритмичнее, мягче, он уже сам по себе без усилия накладывался на плеск волны, составляя некий сюрреалистический звуковой дуэт. — Они испугались, идиоты, думали, грохнули тебя. Девица вторая за мной в бар бегала. Как же, грохнешь тебя!.. Думали, просто… Тебя так просто не грохнешь… Это непросто… Не грохнешь…
Волосы Маруси растрепались по его телу и ездили теплыми шелковыми прядями, они то закрывали ее лицо, то расступались, и можно было заметить искривленные темные губы и сильно зажмуренные глаза.
— И зачем они в душ пошли?.. Зачем в душе?.. Когда у них отдельная каюта… Отдельная каюта в полном распоряжении… На троих…
— Эй, откройте! — Наконец дошло до сознания, что давно уже сильно стучат в дверь и кричат. — Очень вас прошу, откройте мне. Срочное дело.
— Ну что еще? — Олесь даже не пытался скрыть раздражения.
— Понимаете! — В отличие от предыдущих случаев Илико стоял в коридоре и даже не пытался войти. — Понимаете? Меня обокрали. У меня украли деньги. Семь тысяч.
— Больше нету? — полюбопытствовал Олесь, испытав некоторое злорадство.
— Больше нету.
— Врет он, есть! — сказала девица, стоящая за его спиной.
— Но семь тысяч все равно много.
Кавказец повернулся, ему что-то пришло в голову, и, повышая голос, стал наступать на свою девицу, оттесняя ее в глубину коридора.
— А ты где была? Скажи, где ты была, когда мы с поэтом в душевом отделении насмерть дрались?
Девица, кажется, Зоя, фыркнула обиженно и объяснила:
— Рядом с душем, видел, есть маленькое заведение. Ты зачем меня вчера омарами кормил? — Теперь она наступала, а кавказец пятился. — Ты меня теперь подозревать будешь, гад. Не кормил бы омарами, сидела бы в каюте, как хорошая девочка. — Она демонстративно прижала ладони к своему плоскому животу. — Видишь, крутит меня. А если буря? А если качка?
Снова запирая дверь на ключ, Олесь улыбался. Он не хотел улыбаться, слишком глупа была причина, но не мог справиться с собственными растянутыми губами. Маруся не стала одеваться, когда постучали в дверь. Она сидела на нижней полке, обхватив голыми руками голые колени, положив на колени эти растрепанную голову и закрыв глаза.
13
Одевшись, Маруся сразу шагнула к окну и разомкнула шторки.
— Пойдем к капитану. Думаю, больше некуда теперь идти… — сказала она глухим голосом очень уставшего человека. — Честно говоря, я запуталась.
— Тебя интересуют именины директора? Если хочешь, иди, мне он противен, честное слово.
— Нет, не то. Пойдем к настоящему капитану, должен же быть у «Казани» настоящий капитан, хотя бы такой же старичок, как настоящий доктор. Жареная свинина меня тоже не увлекает.
Боль в ногах возобновилась, когда они вдвоем, взявшись за руки, медленно взбирались по крутым этим железным лестницам вверх, настроения уже совершенно никакого, ни вырывающаяся из бара музыка, ни запахи съестного из ресторана не будили фантазию и чувства. Зато к капитану попасть оказалось до смешного просто.
Молоденький офицер в черной отглаженной морской форме с золотыми витыми погонами поправил пятерней непослушные длинные волосы, завел их назад и широким жестом предложил пройти за ним.
— Вообще-то полагается по предварительной записи. И в определенное время. Но вы первые в этом рейсе желающие увидеть капитана. Морской закон гласит: кто первый пришел, тот и прав. Кто первый пришел, тот и имеет право.
Очень большая квадратная каюта поражала не столько коврами на стенах и шикарной старинной мебелью, сколько своими потолками, казалось, они были пятиметровыми, так высоко вздымались над головой и такой были украшены лепниной. В остальном все было по-домашнему. Висящий на спинке стула белый китель почти такой же, как у капитана-директора. Початая бутылка коньяка. Рюмочки в распахнутом сейфе между каких-то толстых кожаных папок, и там же, в сейфе, кобура с револьвером. На столе лежала еще не распечатанная колода. А на стене против входной двери была большая морская карта, утыканная разноцветными флажками. Подле карты стоял действительно немолодой лысоватый мужчина в опрятной рубашке и хорошо отутюженных белых форменных брюках. Он был босой и в левой руке держал галстук. В правой его руке была булавка. Когда Олесь осторожно прикрыл за собою дверь, капитан воткнул булавку в карту, кинул галстук на спинку ступа поверх кителя. И широким жестом предложил гостям присаживаться.