Церемония жизни
Шрифт:
Заметив, как исчезает его улыбка, я вдруг вспомнила, что на мне свитер из человечьих волос.
— Я же просил тебя не носить его, — произнес он глухо, уже без всякой приветливости. И, отвернувшись от меня так резко, что, наверное, чуть не сломал себе шею, плюхнулся на диван.
— Ну… Я же с ними так долго не виделась, — забормотала я растерянно. — Захотела их чем-нибудь впечатлить… А этот свитер не носила уже сто лет! Вот и подумала: надену разок, что плохого?
— Выкинь его к чертям, и как можно скорее. Ты же обещала никогда больше не надевать его! Или твои слова
— Но ведь… за него даже кредит еще не выплачен! К тому же я обещала не надевать его, когда мы вместе. А не вообще всю жизнь. Разве можно ругать меня за то, что я ношу вещи, которые купила сама, на свои же деньги?!
Мой голос дрожал от слез. Но он по-прежнему не смотрел на меня. Лишь пальцы его сползшей на пол руки нервно застучали по половице.
— Да, если меня от них выворачивает.
— От чьих-то волос?! Но эти волосы ничем не отличаются от моих или твоих! Для нас они натуральней, чем шерсть любого другого животного, от наших не отличаются, разве нет?
— Вот именно поэтому меня от них и трясет! — раздраженно, будто сплевывая, процедил он и взял с диванного столика сигареты и миниатюрную пепельницу.
Наоки почти никогда не курил — и за сигарету хватался лишь в минуты крайнего раздражения или стресса. Каждый раз, когда он закуривал, вымотавшись на работе, мне хотелось как-нибудь его успокоить. Но теперь, когда поводом для этого явился мой же несчастный свитер, я ощущала себя совсем бесполезной.
— Завтра ты, кажется, собиралась в магазин к Михo присмотреть новую мебель? — продолжал он, выпустив струйку дыма. — Я с тобой пойти не смогу, так что выбирай все сама. Но учти: если купишь хоть что-нибудь сделанное из человеческого сырья, я на тебе не женюсь. Ни зубов, ни костей, ни кожи, ничего подобного. Иначе наша помолвка будет расторгнута.
— Вот как? Ты один решил за двоих?.. Но что ужасного в том, чтобы использовать умерших людей как материал для чего-нибудь красивого и полезного? Почему вдруг тебе это кажется ненормальным?
— Да потому что это осквернение смерти! Поверить не могу, что это становится модой — выдергивать из чьих-то трупов ногти, зубы, волосы, чтобы мастерить из них одежду и мебель!
— Но чем же мы хуже всех остальных животных? Разве мы, люди, не высшая форма жизни на Земле? Проявление истинного уважения — не выкидывать наши трупы, как никчемный мусор, а перерабатывать их с пользой для тех, кто пока еще жив! Почему ты не видишь, как это прекрасно? Ведь у наших тел столько частей, которые могли бы нам еще пригодиться! Забывать об этом и есть настоящее осквернение смерти!
— Ничего подобного… Да что это с вами, люди? Это же безумие! Вот, полюбуйся! — Он сграбастал свой галстук, сорвал с него заколку и с отвращением швырнул ее на пол. — Это ногти, вырванные у мертвого человека. У трупа, алло! Это не просто безвкусица, это варварство! Просто волосы дыбом встают…
— Стой! — испугалась я. — Только не поломай! Если ты ее так ненавидишь, зачем нацепил?
— Потому что шеф подарил. Как раз к нашей помолвке. А мне даже трогать ее противно, сразу всего передергивает!
Еле сдерживая слезы, я завопила:
— Переработка
— Ну хватит! — не вытерпел он. — Замолчи!
Каждый наш разговор об этом всегда заканчивался перебранкой. И всякий раз я не могла взять в толк, отчего же Наоки так ненавидит все, что связано с ношением на себе или другим бытовым использованием фрагментов умерших людей.
— Прости меня… — сказала я, помолчав. — Я выкину свитер.
Стянув с себя свитер из человечьих волос, я осталась в шелковой сорочке. Сглатывая горестные вздохи, я скатала свитер, отливающий бликами, точно вороново крыло, и затолкала его в мусорный бак на кухне. Какое-то время я стояла в одной сорочке, жалкая и никчемная, пока руки Наоки не обняли меня со спины.
— Это ты меня прости, — пробормотал он. — Знаю, я слишком эмоционально на все это реагирую. Вряд ли ты когда-нибудь поймешь меня, сколько бы я ни объяснял… Но все эти свитера из чьих-то волос, вся эта мебель и посуда из человечьих костей и правда пугают меня до дрожи. И с этим ничего уже не поделаешь…
Тонкие руки Наоки нежно поглаживали меня. Мягкий кашемир облегал эти руки до самых запястий. Похоже, мне и правда никогда не понять, почему шерсть из пуха тибетской козы — это хорошо, а человечья — плохо, подумала я. Но заметив, как эти руки дрожат, пробормотала:
— Это моя вина. Я же знала, что тебе неприятно!
— Перестань, — зашептал он, уткнувшись носом в мое плечо. — Это ведь я заставляю тебя терпеть мои странности… Но я и правда никак не пойму: почему столько людей вокруг спокойно относится к такому дикарству? Подумай только: ни собаки, ни кошки, ни кролики себе такого не позволяют! Никакие другие животные не вяжут из своих покойников свитера и не мастерят из их желудков светильники! Вот и я хочу оставаться таким же, как все нормальные животные, понимаешь?
Не представляя, что на это ответить, я дотронулась до его рук, облаченных в кашемир, у себя на плечах. Развернулась к нему лицом, обняла его. Немного расслабившись, Наоки вздохнул, его прохладные губы коснулись моего плеча. Так мы стояли с ним еще долго-долго, и мои пальцы все гладили его позвоночник.
Когда я сообщила Михо, что не собираюсь покупать у нее никакой мебели из человеческого сырья, глаза ее округлились.
— Что-о? Ты хочешь сказать, что несмотря на свой бюджет, тебя не интересуют ни столы из берцовых костей, ни стулья из ребер, ни циферблаты со стрелками из фаланг, ни торшеры из высушенных желудков?!
— Именно так.
— А туалетные полочки из передних зубов? А прикроватные коврики из человечьих волос?
— Нет-нет, ничего такого. Не хочу огорчать Наоки. Наше будущее гнездышко должно быть уютным для нас обоих!
Нахмурившись, Михо захлопнула разложенные передо мной каталоги. И сказала, испуганно понизив голос:
— Не хочу об этом спрашивать, но… твой Наоки точно ничем не болен? С чего бы взрослый мужик так напрягался из-за обычного человеческого сырья?