Чабор
Шрифт:
— Снимай мешок, мыслитель, — вздохнул сайвок. — Пока царевна не пришла, перекусите, а то глотаете всё, не пережёвывая, как гуси.
— Мы же стараемся потише, — виновато отозвался Чабор, спешно набивая рот мясом.
— Можете больше не стараться, — заключил сайвок, — всё одно уже хуже не будет…
С появлением Тарины тайно подкрепившиеся до этого воины и сайвок непривычно тихо отобедали ещё и с ней. После этого царевна уже была совершенно уверена в том, что прежде молодые витязи намеренно ели иначе.
Во время следующих привалов Тара, по непонятной для себя причине, стала замечать,
Станимир и Чабор развлекались тем, что поторапливали сайвока, шагающего где-то впереди. Это давало им возможность скрасить тишину и лишний раз показать свою решительность и неутомимость в долгом, изнуряющем пути…
Где-то к тридцатому привалу, замыкающий цепочку Чабор стал убыстрять шаг и будто случайно натыкаться на Тарину. Потом он, конечно, извинялся, а Водар и Станимир тихо улыбались, догадываясь, в чём тут дело. Оправдывался он всегда одинаково: задумался, мол, не уследил за натяжением верёвки.
Кончилось это тем, что перед очередным привалом, в тот момент, когда связка ослабла, Чабор был так увлечён, что не заметил тихо сказанного Водаром «стой!». Тарина присела, давая ногам передохнуть, и, само собой, Чабор налетел на неё, сбил с ног и сам завалился сверху. Поддавшись короткой вспышке ярости, красавица отвесила обидчику увесистую оплеуху …куда уж попала, в темноте выбирать не приходилось. Станимир по этому поводу неосторожно пошутил, сказав, что с такими столкновениями к далёкому жениху её приведут слегка искалеченную. Но разозлившаяся царевна отвесила на орехи и ему, сказав, что сопровождать её на запад должен только Чабор, ну, в крайнем случае ещё и Водар, но никак не тот, кто лезет не в своё дело… Она, дескать, ему царевна, а не девка из прислуги, чтоб безнаказанно над ней насмехаться.
После этой перепалки все надолго сделались молчаливыми, а Станимир впервые за путешествие серьёзно задумался. Ведь на самом деле царевна-то права. Идти с ними его никто не просил. «Эх, если бы не то трижды проклятое похмелье, — рассуждал он, — скорее всего, я остался бы в дружине царя Вулкана. Просился бы, молился, но остался. А что теперь?»
В момент, когда наши спутники по всем расчетам уже должны были добраться до нужного места, Водар готов был взорваться от собственного безсилия. Они крались на цыпочках в безпроглядной темноте, ощупывали холодные земляные стены и рвали в злобе торчащие из них корни, а снедаемый яростью сайвок никак не мог найти выход наверх…
Солнце клонилось к вечеру, заканчивался чудесный день. Весна царила во всём вокруг: в каждом стволе, каждой одинокой молодой травинке, неосмотрительно пробившейся к свету среди сырой иглицы. Молодая косуля, проходящая мимо, изящно изогнула свою тонкую шею и наклонилась к этой зелёной стрелке, такой сейчас желанной.
Полные просыпающейся жизни ветви с набухшими почками не сегодня — завтра грозили взорваться волшебной зеленью, но пока даже эти почки и переполненные соком ветви — такая долгожданная после лютой зимы еда…
Через мгновение аккуратно обглоданные косулей ветки редких кустов, чудом прижившихся рядом с хвойным полумраком, горько плакали от боли потери. Капли мутного сока лениво стекали в бурую сырую иглицу к мокрым тонким копытцам лесной красавицы.
Солнце убаюкивало молодое животное щедрым, волшебным светом, заставляя забывать об осторожности в полном шорохов и теней весеннем лесу. Оно согревало, опьяняло, говоря: «Ничего, ничего. Это просто шорохи и тени и ничего больше». А царь всех шорохов, седобородый ветер, слыша это, лишь разводил руками: «Что ж, — шептал он, — так и есть. Стоит ли бояться шорохов? Теней — вот чего опасайся…»
Косуля осмотрелась. Что им, вечным, ветру и солнцу? Ведь мир просто полон и теней, и шорохов. Тонкие ноги отсчитали несколько шагов обратно к кусту. Позади снова тихо мелькнула серая тень. Миг — и мягкое тело земли гулко дрогнуло от удара мощных лап. Косуля даже не успела испугаться. Серая молния смерти вцепилась в неё страшной хваткой. Боль не дала страху пробудить силу в молодом, быстром теле, боль дохнула огнём в затылок: «Поздно! Уже поздно…». Острые когти опытного охотника впились в спину, а зубы — в шею…
Опускались сумерки. Как ни велико было желание Хвои съесть побольше, но, как известно, всему есть свой предел. Оставить, зарыть, равно как и тащить куда-нибудь останки косули не имело смысла. Ничего не спрячешь от беззакония слуг Бардака, не знающих ни границ, ни Совести. Даже если ей повезёт и никто из врагов не доберётся до добычи, волки, живущие теперь вольно и охотящиеся сразу на двух сторонах Леса, ничего не оставят ни от мяса, ни от костей. Дружба с ними тут не в счёт, ведь друзей надо угощать, тем более что они-то как раз никогда не обижали её жадностью.
Вдруг рысь вздрогнула и замерла. Она ясно услышала какой-то шум. Сытая хищница без раздумий оставила добычу и осмотрелась. Звук доносился из-под земли. Сытая Хвоя не без труда взобралась на одну из толстых нижних веток дуба, что стоял невдалеке. Она узнала этот за звук. Глухие человеческие голоса — вот что ей слышалось. Хвоя всегда сторонилась встречи с двуногими гостями леса, но сейчас безмерное любопытство и послеобеденная лень крепко привязали её внимание. Место казалось безопасным, отсюда была видна вся поляна. Но вдруг!
От неожиданности рысь впилась когтями в старое дерево. Что-то внутри её подсказывало, что нужно было бы бежать, ведь всегда нужно стартовать раньше опасности, однако этой мысли рысь предпочла другую — отсидеться в укрытии. Главное, чтобы хватило выдержки, и тебя не заметили. Рассуждая подобным образом, Хвоя просто не оставила себе выбора. Внизу, прямо под ней, от дуба отвалился огромный кусок коры, и на поляну вышли люди. Они прятали лица в ладони, стонали.
Едва только удовлетворившая собственное любопытство рысь собралась уйти с этой поляны от греха подальше, как её взгляд случайно упал на меч одного из людей. Этот меч она не могла не узнать. Дивное творение Небесных кузниц могло принадлежать лишь одному из ныне живущих на Земле. Хвоя спрыгнула на землю, гулко ударив лапами в сырой настил дубовых листьев, и безстрашно подошла к людям.