Чакра Фролова
Шрифт:
– Чего давать-то? – спросил Фролов, нервно поглядывая на попутчика.
– Не едем, а плетемся!
– Так это ты транспортом ошибся, тебе самолет нужен.
– Разберемся, – ответил парень.
Тут машина уперлась в развилку.
– Ну и куда теперь? – спросил Фролов.
– Туда! – махнул рукой парень.
Фролов покорно поехал туда, куда указывал парень.
– Теперь туда! – потребовал парень, указывая на тропинку, убегающую куда-то в глубь леса.
– Там не проедем, – наотрез отказался Фролов. – Не видишь, что ли, как узко?
– Тогда туда! – закричал парень и махнул в противоположную сторону.
– А там вообще дороги нет.
– Тогда туда! – снова завопил парень и стал махать обеими руками, отчего стало совершенно непонятно, куда он хочет.
– Так! – разозлился Фролов и нажал на тормоз так резко, что едва не влетел вместе с пассажиром в лобовое стекло. – Тебе что, все равно, куда ехать? А мне нет. И горючее, между прочим, тоже свой предел имеет.
– Тогда назад! Назад сдавай!
Фролов убрал руки с руля и демонстративно скрестил их на груди.
– Не буду.
Попутчик неожиданно сник и замолчал.
– Ладно, – сказал он после паузы.
– Что ладно-то?!
– Езжай куда ехал.
– Здрасьте! То «туда давай», то «сюда давай»! А теперь «езжай, куда ехал»? А ты что же, со мной?
Глаза попутчика снова оживились и забегали.
– Да, да! Только быстрей, быстрей!
– Быстро только кошки родятся. Тебе-то самому куда?!?
Парень несколько секунд напряженно глядел на Фролова, словно борясь с собственным недоверием.
– Мне… мне… мне нужно докладывать… обстановка… немцы… тяжелая бронетехника…
Фролов скосил глаза на ручку для завода мотора и подумал, успеет ли он ее схватить, если попутчик поведет себя совсем неадекватно. Но тот неожиданно замолчал и стал чесать голову, и сквозь поросль волос Фролов вдруг увидел свежий шрам.
«Так он контуженый просто», – с сочувствием подумал Фролов.
Парень неожиданно как будто очнулся:
– Что это?
– Что «что»? – удивился Фролов.
– Вы кто? Так. Вы меня не видели, я вас.
Он быстро открыл дверь, выпрыгнул из машины и сломя голову побежал в сторону зарослей.
Глава 39
До Минска Фролов ехал, как по невидимому коридору – сам удивлялся. Чувствовал себя Моисеем, идущим по дну Красного моря. И что самое поразительное, почти дотянул до Минска. На подступах, а именно когда возник столб со свежеприколоченной табличкой «Minsk – 15 km», бак окончательно опустел, и мотор, фыркнув, заглох. Фролов, давно ожидая финала автопробега, без сожаления оставил грузовик и пошел пешком. К полудню подошел к окраине города, где и наткнулся на немецкий пост. Последовал грозный, но в общем-то неизбежный, оклик «Halt!», и Фролов, вскинув руки, с колотящимся сердцем стал ждать, что будет дальше. Все равно никакого другого способа проникнуть в город не было, так что оставалось верить, что он сойдет за «мирное гражданское население».
Один из немецких солдат с автоматом наперевес поманил Фролова пальцем. В ожидании вопросов, а, может, и расстрела на месте, Фролов впервые за все время пути подумал, что затея с возвращением в Минск была глупа. Настолько глупа, что, отправься его душа прямо сейчас на небо, ей бы даже не в чем было упрекнуть Господа Бога. «Осознаю свою вину и глупость, а посему не имею никаких претензий», – смиренно скажет душа.
Но когда немцы, проверив фроловский паспорт и не обнаружив там ничего подозрительного, пропустили его, Фролову стало стыдно за минутную слабость. Как будто он предал Варю. Отрекся от своей любви. Впрочем, войдя в город, он быстро забыл об угрызениях совести, потому что увидел, что теперь начинается новая жизнь и будет ли в ней место его любви (да и совести) – большой вопрос.
Минск встретил его унылостью страха и военной суеты. Лица людей были сосредоточенны и хмуры. По городу бродили немецкие военные. Центр так и стоял недостроенным. Начатая незадолго до войны архитектурная перестройка города остановилась и вряд ли теперь немцы собирались отстраивать Минск по советским чертежам и планам. И хотя ходили трамваи, работали магазины, и город жил своей размеренной жизнью, Фролов чувствовал себя в очередной раз потерянным и лишним. Все казалось каким-то чужим. Фролов стал размышлять, куда же ему двинуться – домой или прямиком к Варе. Потом мелькнула мысль, не проехаться ли до киностудии. Зачем, Фролов и сам не знал. Однако в эту секунду чья-то рука схватила его за локоть и поволокла в сторону. Фролов испуганно дернулся, но, повернув голову, успокоился и даже обрадовался – это был Лушкевич, режиссер-документалист.
– Бог мой, Александр Георгиевич! – воскликнул тот тихо. – Какими судьбами?
– Да вот так, – развел руками Фролов. – Поехал с Никитиным снимать фильм, а тут война, и все. Сегодня утром вернулся. А что на студии?
– На студии пусто, – отмахнулся Лушкевич. – Всех эвакуировали. Видать, спешка была та еще. Как будто из горящего дома бежали. Хотя в данном контексте это вполне адекватная метафора.
– И Кондрат Михайлович уехал?
– А то! Я же говорю, из руководства и режиссеров все.
– А что же вы не уехали?
Лушкевич нервно хохотнул.
– Так я так же, как и вы. Поехал по заданию, а тут война. Началась бомбежка и прочее. Через пару дней вернулся, а тут уже шаром покати. Стал собираться в дорогу, да свалился с таким гриппом, что даже двигаться не мог. А только выздоровел, как немцы вошли. Но вы-то! Вы-то о чем думали, когда возвращались? Бог мой! Обошли бы город стороной и прорывались через фронт.
– Легко сказать.
– Пожалуй, – неожиданно согласился Лушкевич, и вдруг радостно воскликнул: – Но послушайте, как же замечательно, что я вас встретил!
– Признаться, Степан Анатольевич, я лично ничего замечательного не вижу. Нет, я рад, конечно, но не при таких же обстоятельствах.
– Именно при таких! – горячо заверил его Лушкевич. – При обычных моя новость не имела бы никакого значения.
– Что же за новость такая? Может, война завтра кончится?
– Это несмешная шутка, – погрустнел Лушкевич.
– Простите, – смутился Фролов.
– Дело в том, что и вы, и я находимся в списке тех, кто подлежит эвакуации. Ценные кадры, так сказать. Скажите «спасибо» Кондрату Михайловичу.